Мое обретение полюса
Шрифт:
Обшарив в бинокль окрестности, мы приметили в двух милях от нас еще одну группу животных. На этот раз Брэдли, словно сам Нимрод, [66] принял командование. Каяки и самих эскимосов мы подняли на борт. Тактику изменили. Вместо того чтобы подкрадываться к животным, мы решили взять их внезапным броском и больше не заботились ни о направлении ветра, ни о шуме. Мы дали полный газ и понеслись словно миноносец. Приблизившись к стаду, мы сбросили на воду каяки с эскимосами, и они, не получив от нас никаких инструкций, решили держаться поодаль.
Note66
Великий
Подобравшись к животным на 200 ярдов, мы сорвали брезентовый тент и начали мощную бомбардировку. Моржи не успели даже проснуться, внезапное нападение ошеломило их. Чуть дернувшись всем туловищем, они один за другим роняли тяжелые головы, так как были удобной мишенью для снайперов с вельбота, который курсировал на малом ходу вокруг ледяного блина. Спаслись немногие. На льдине остались бивни, мясо, шкуры в количестве, достаточном для того, чтобы надолго удовлетворить наши нужды. Дело оказалось совсем не трудным — все преимущества современных методов охоты проявились с блеском.
Умануи — одна из шести деревень, в которых этим летом проживало племя из 250 человек. Для того чтобы ближе познакомиться с этим интересным народом, продолжить меновую торговлю и хоть немного развлечься необычной охотой, мы решили посетить большую часть их поселений.
Утром мы выбрали якорь и с легким попутным ветром направились дальше на север. День был серый, но море оставалось спокойным. Скорость яхты не слишком воодушевляла, и мистер Брэдли предложил спустить вельбот, чтобы пострелять уток, погоняться за моржом, если представится случай, или за чем угодно, что только плескалось в волнах. Мы взяли с собой гарпунное ружье, так как надеялись, что рано или поздно покажется кит, однако оно так и не порадовало нас, оказавшись малоэффективным оружием. На вельботе мы умудрились обойти вокруг шхуны — настолько неторопливо ползла она по Вольстенхольм-фьорду.
Мы добыли огромное количество уток, пытались гоняться за тюленями, но те уходили от нас. Приблизившись к острову Сондерс, мы заметили вдали стадо моржей на дрейфующей льдине. Снова полный газ, и мы ринулись на ревущих животных. Нам удалось подстрелить двух моржей с великолепными бивнями, а две тонны мяса и жира были отданы нашим компаньонам-эскимосам.
Эти дни, занятые охотой, оказались настолько напряженными, что по вечерам мы были рады снова очутиться в своих уютных каютах и отдохнуть после сытного обеда из птичьих деликатесов.
Несколько эскимосов попросили разрешения сопровождать нас до какого-то дальнего стойбища. Среди них оказалась вдова с детьми, которым мы уступили большую постель с соломенным матрацем в межпалубном пространстве. Однако вдова отказалась пользоваться ею, заявив, что предпочитает ночевать под открытым небом. На палубе среди якорных пеней она устроила из тюленьих шкур нечто вроде берлоги.
Заливаясь слезами, она поведала нам историю своей жизни, историю, которая приоткрыла нам трагикомические стороны эскимосской жизни. Мы услышали ее рассказ в ответ на мой бесхитростный вопрос о житье-бытье, так как я знал ее уже несколько лет. Она закрыла лицо руками и некоторое время лишь быстро, бессвязно бормотала что-то, обращаясь к своим мальчуганам. Затем, в перерывах между рыданиями, поведала свою историю.
Мане — так звали женщину — была дочерью эскимоса с американского берега. Это была стройная, привлекательная красавица иностранка, если так можно сказать об эскимосской женщине, и ее руки рано стали добиваться горячие юноши племени. По правде говоря, эскимосов скорее привлечет в женщине умение работать.
чем красота. Сердце Мане не устояло перед ухаживаниями некого Иква, юноши гибкого и храброго, с мускулами и жилами эластичными, как резина, и крепкими, словно сталь, красивого, темнолицего, со сверкающим взглядом, однако с сердцем таким же безжалостным и жестоким, как ветер и море Севера. Мане вышла замуж за Иква, у них родились дети. Дети дороже всего на Севере, они ценятся намного выше собак, бивней и шкур, и их появление означало, что эгоист Иква достиг своей цели. Мане была красива, но непривычной для эскимосов красотой — она не была пухлой и к тому же не искусна в обращении с иголкой.
Иква встретил трудолюбивую Ата, хорошую швею, вовсе не красавицу, но зато пухлую и круглую. Он взял Ата в жены, а Мане, подведя к двери, приказал идти на все четыре стороны. Как бы ни были норой жестоки эскимосы, им присущи постоянство и нежность, которые проявляются странным, драматическим образом. Мане, безутешная, во храбрая, ушла. Так как в то время в стойбище было мало незамужних женщин, она вскоре обратила на себя внимание другого мужчины — эскимоса преклонных лет с ослабевшими мускулами, глаза которого уже не сверкали так, как у Иква, однако наделенного добрым сердцем. Мане родила ему двух ребятишек, тех самых, которые были с ней на палубе. К несчастью, дети унаследовали физические недостатки отца. Один, которому было восемь, оказался единственным во всей эскимосской земле глухонемым, а младший, трех лет, с узеньким бледным личиком и худенькими ручонками — слабеньким. Муж Мане не был удачливым охотником, потому что возраст и холода Севера истощили его. Однако они жили мирно и, хотя не преуспевали в жизни, любили друг друга. Наверное, Мане привязалась к своим крошкам и необычайно сильно полюбила их из-за их физических недостатков.
Перед наступлением длинной зимней ночи престарелый отец, стремясь обеспечить семью пищей и шкурами, рискнул отправиться на охоту в одиночку к подножию гор внутри страны. День за днем сгущался мрак, но Мане, не проронив ни слезинки, ожидала мужа. Тот так и не вернулся домой. Охотники принесли весть, что он погиб один-одинешенек в заледенелой глуши в результате несчастного случая из-за неисправности собственного ружья. Когда погибшего отыскали, лишь его замерзшее, с трагическим выражением лицо выделялось поверх снежного одеяла. Мане рыдала, надрывая себе сердце.
Она с тоской вглядывалась в лица своих ребятишек, так как знала, что, согласно жестокому, непреложному закону эскимосов, ее любимцы приговорены к смерти. В этой земле, где любая пища — дар божий, где появление беспомощного, зависимого от других человека — ощутимый удар по всему племени, люди живут по спартанским законам, которые предоставляют право на выживание только сильнейшим. Оба — ребенок с плохо развитыми органами чувств и другой, совсем еще малыш, привязанный к спине матери, — были обречены. Как ни добродушны от природы эскимосы, порой, подчиняясь своему древнему обычаю, который распоряжается правом на существование, они способны на жестокость. Борьба за жизнь со стихиями выработала в них это свойство. Опасаясь заразных болезней (возможно, эскимосы были знакомы с ними в прошлом), они словно инстинктивно разрушают иглу, где умер их соплеменник. Иногда ради того, чтобы сохранить иглу, они безжалостно выволакивают через низкое узкое входное отверстие умирающего на снег под холодное, отнимающее жизнь небо.
Вооружившись спартанским мужеством, Мане решила нарушить этот вековой обычай. Друзья были добры к Мане, однако теперь, когда она бросила вызов, ей не приходилось рассчитывать на чью-либо помощь. Как бы жестоко ни поступил с ней Иква, каким бы безнадежным ни казалось ей такое предприятие, Мане вспомнила о первом муже и решила идти к нему со своими несчастными детьми — детьми от другого отца, идти, чтобы просить Иква принять их как своих собственных, а ее взять вспомогательной женой, то есть служанкой, что означало попасть в унизительное положение, связанное с непосильным трудом. В этой решимости, оценить которую могут только те, кто знает, сколь бессердечны и неумолимы могут бить в подобных ситуациях эскимосы, Мане проявила свои удивительные качества: неукротимое мужество, настойчивость и почти нечеловеческое, присущее разве что ездовым собакам Севера упорство, именно такое упорство, которое позднее позволило двум моим спутникам — Этукишуку и Авела — вместе со мной достичь Северного полюса.