Моё поколение
Шрифт:
Илюша кивнул головой. Правда, правда. Очень вкусная. Веселое оживление Софьи Моисеевны передалось и ему. У него точно дыхание открылось. Хмурое начало дня и все школьные неприятности разом забылись. Болтая с матерью, он быстро покончил с обедом и побежал в Немецкую слободу на урок к Жоле Штекеру.
Аккуратно прибранная и богатая Немецкая слобода начиналась сразу за Полицейской улицей и тянулась версты на полторы до нищей и буйной Кузнечихи. Древнее название слободы имело свою историю и уходило корнями в седую старину, к первым годам существования Архангельска. Город был заложен ещё в конце шестнадцатого столетия. Первый историк края — архангелогородский гражданин Василий Крестинин,
Архангельский порт на сто двадцать лет старше Петербургского. Он был первым открытым портом России, первой отдушиной в океанские просторы. Здесь начинался русский флот, здесь начиналась международная торговля России морским путем.
Иноземные купцы сперва приходили на своих судах в Архангельск только для кратких стоянок, длившихся ровно столько, сколько надо, чтобы завершить нужные сделки и, нагрузившись товарами, уйти восвояси. Позже, однако, с развитием торговли явилась нужда в более прочных и постоянных связях. В молодом торговом городке рядом с русским гостиным двором возник и немецкий. Появились склады и торговые биржи, пристани и буяны. Возле них поселились постоянные торговые агенты иноземных купцов и компаний, доверенные их люди, скупщики, оборотливые дельцы. Иноземцы, селясь в русском городе, жили своим обычаем и держались кучно, своей слободой. Жили в слободе больше англичане, голландцы, датчане и норвежцы, но так как все чужеземцы на Руси звались немцами, то и слобода получила название Немецкой.
Так повелось с шестнадцатого века; многое из того сохранилось и до начала двадцатого. Город разросся по берегу реки чуть не на сорок верст, но, как и прежде, это был город торговый, живущий портом, морем, мурманскими и беломорскими промыслами, рыбой, лесом. Существовала как и три с лишним столетия тому назад, и Немецкая слобода, хотя и сильно изменившаяся. Теперь это старое наименование носили кварталы, примыкавшие непосредственно к центру города. Жили в них отчасти потомки первых иноземных купцов, поселившихся когда-то в городке Архангельском, отчасти же новые поселенцы, но тоже, по преимуществу, иностранного происхождения. Это были дельцы, привлеченные на богатый русский север перспективами легкой и быстрой наживы. Они прибрали к рукам многие лесопильные заводы в окрестностях Архангельска, хозяйничали в порту, на лесобиржах, в банках, акционерных компаниях и стивидорных конторах. Селились они в тихих особнячках Немецкой слободы с садочками, конюшнями, голубятнями. Здесь, неподалеку от Летнего сада, жил и владелец двух лесопильных заводов любекский выходец Иоганн Штекер со своими многочисленными потомками и дворней. В доме, поставленном окнами на Троицкий проспект, находились парадные комнаты и жилье старших в роде. Младшие отпрыски Штекеров и прислуга размещались в двухэтажном флигеле за садом.
Обогнув садовую ограду, Илюша взбежал на высокое крыльцо флигеля и поднялся во второй этаж. Дверь открыла кокетливая, в белом передничке горничная. Неловко избегая её помощи и старательно пряча раздерганную до ниток подкладку шинели, Илюша торопливо разделся. Перед ним вдоль коридора лежала красная ковровая дорожка. Она вела за коленчатый поворот к Жолиной комнате. Обдергивая на ходу курточку, Илюша быстро прошел по коридору и повернул налево.
— Здравствуйте, господин репетитор!
Илюша неловко остановился и поднял голову. На пороге своей комнаты стояла Жолина сестра Альма Штекер — белолицая, большеглазая, насмешливая.
— Вы к Жоле?
Илюша поправил ремень. Он был смущен появлением Альмы, её быстрым говорком, свободным обращением.
— Да.
Альма
— Правда, — спросила она заговорщически, — что вас премудрым гимназистом зовут и что вы всё, всё, всё знаете, даже где Сингапур? Правда?
Илюша хотел отступить назад и ударился головой о стену.
— Ну вот, — сказал он, оборачиваясь к стене, чтобы посмотреть, обо что ударился, а когда снова повернул голову, возле него никого не было. Только за дверью напротив звенел переливчатый девичий смех. Илюша покраснел и рванул на себя дверь Жолиной комнаты.
Два часа вколачивал он в неподатливую Жолину голову заданные на завтра уроки; потом побежал к Шурке Казанцеву и только в восемь часов попал к Тороповым.
Тороповский дом, сутулый и громоздкий, стоял в конце Архиерейской улицы, на самых Мхах, среди огромного пустыря. В накат крыши, сверх двух крепких этажей, врезалась башенка мезонина. В нём сквозь занавески посверкивал двуглазый огонек.
«Уж, верно, дылда дылдой, — думал об ученице Илюша, поглядывая на светящиеся окна, — этакая сырая тумба с мутными глазами и частоколом из единиц в дневнике. После каждого кола, верно, ревет белугой…»
Илюша устал и промерз. Потирая уши, он поднялся по деревянной лесенке в мезонин и постучал в узкую, оклеенную обоями дверь. В комнате что-то зашуршало, и дверь тихонько открылась. Илюша переступил порог и шагнул в комнату.
Ученица стояла перед ним, держась за плечики черного передника. Он поклонился:
— Здравствуйте.
Она откликнулась эхом:
— Здравствуйте.
Потом сказала негромко:
— Проходите, пожалуйста.
После того повернулась и пошла к столу. Тут он увидел её поступь… Уже позже, спускаясь после урока по темной лестничке мезонина, он увидел перед собой тонкую талию девушки, белоснежные рукавчики на форменном коричневом платье, тяжелую косу, щедро брошенную вниз к коленям. Сейчас увиделась только вот эта скользящая и медлительная поступь.
Он и сам невольно шагнул вслед за ученицей к столу, но зацепился за ковер и едва не упал. Его бросило в краску, и он совсем потерялся. Будь на его месте Петя Любович, он бы, верно, тотчас расшаркался и завел остроумный разговор. Носырин, тот бы, пожалуй, взял девушку за руку, а через час и обнять попытался бы. Илюша не обладал ни Петиной обходительностью, ни носыринской наглецой. Он был неловок с девушками и застенчив. Нынче, правда, положение облегчалось тем, что за плечами были авторитет репетитора и такие испытанные союзники, как Шапошников и Вальцев. Возлагая на этих союзников немалые надежды, Илюша прошел к столу.
Они сели. Аня раскрыла книжку.
— Ну что тут у вас? — спросил Илюша, откашлявшись.
Аня подвинула к нему задачник. Илюша раскрыл его, сказал солидно — «так» — и попробовал положить ногу на ногу. Нога зацепилась за стол, лампа закачалась. Илюша смутился и чуть отодвинулся от стола.
— Алгебра… — сказал он, снова прокашливаясь и мучительно ища продолжения начатой фразы.
Нужно было что-то солидное и внушающее уважение, между тем в голове всё как-то путалось. По счастью, на ум пришел старенький Димитрий Сергеевич, преподававший математику в младших классах, и старенький его афоризм.