Моё тело — тюрьма
Шрифт:
Практика по геодезии начиналась в июле, так что после восемнадцатого можно было спокойно уехать на целых две недели и уже не дёргаться по четыре часа в автобусе туда-сюда да ещё и по жаре.
Так что свободное от подготовки к экзаменам время Кира решила почитать книги, погулять по городу, хотя бы сходить в музей и посмотреть достопримечательности, а то во время учебного года на это просто не было времени. Прожила в городе почти год, а знала лишь окрестности главного корпуса на пару остановок вдоль центральной улицы, как доехать
Лёшка из клуба психологии как-то упомянул, что тоже не местный, но чтобы узнать город пару недель просто катался на городском транспорте, выходил на остановках и гулял, изучая местность. А ещё в квартире, которую он снимал — они однажды были у него на встрече «семьи» — висела огромная — почти на пол стены — карта города со всеми улицами и номерами домов.
Так что Кира хотела попробовать такой метод хотя бы в пределах нескольких остановок.
— О, да у вас уже два экзамена автоматом было! — удивлённо посмотрел Владимир Викторович, принимая зачётку на экзамене. — Надо было мне об этом сказать.
— Что? Зачем? — рассеянно удивилась такому заявлению Кира, рассматривая перевёрнутые билеты и решая, какой же взять, когда преподаватель «даст отмашку».
— Тогда я бы не стал предлагать вам «хорошо», а поставил бы сразу «отлично» за компанию, — ответил Владимир Викторович. — Ну, придётся сейчас…
— А?.. — только и успела сказать Кира, как преподаватель высшей математики быстро сделал запись в третьей графе.
— Вот. Держите.
Кира забрала зачётку с третьим «отлично» и, слегка ошарашенная, развернулась на сто восемьдесят градусов и вышла из аудитории, в которой проходил экзамен.
— Что случилось? — подбежал к ней Домнин и парочка других студентов. — Ты за минуту экзамен сдала?
— Получается так, — моргнула Кира.
— И что поставили? — спросил кто-то.
— Что глупости спрашиваешь? — огрызнулся Домнин. — «Пять» конечно. Пять же, да?
— Да, — отмерла Кира. — Он сказал, что если бы знал, что у меня уже два «отлично», то тоже автомат бы поставил. И… поставил.
— Блин, везёт же! — фыркнул кто-то.
— Дело не в везении, дубина, — снова защитил Киру Домнин. — Давай, жми руку.
— А? А… Ага, — Кира протянула руку, её по очереди начали пожимать.
— Это… Кира, а ты может, задержишься? — спросил Миша Рыбьяков из четвёрки Щебнякова. — Объяснишь, как вот тут задачу решать? Я что-то совсем запутался…
— Хорошо, объясню, — согласилась Кира.
С экзаменов Кира вернулась почти к обеду, оказалось, что она хорошо объясняла и народ жаждал консультаций и пояснений. Рыбьяков вышел с четвёркой и сказал, что в билете ему ровно та задача, объяснённая Кирой, и попалась.
— Она мне прям приснилась сегодня, — сказал сияющий Миша, — я вообще ни на что больше тройки не рассчитывал, а тут четвёрка.
— М… Да, автомат. Нет, не уезжаю, — ответила она и народ возбудился.
— А приходи на экзамен, пожалуйста! — попросил Миша, переглянувшись с товарищами.
— На случай если тебе приснится задачка по оптике? — хмыкнула Кира.
— Ну да.
— Ладно, приду, — кивнула Кира. — Всё равно я хотела для альбома хоть пару кадров с какого-нибудь экзамена сделать. Почему бы не с физики.
Парни радостно загомонили.
— Миша, ты же платно учишься? — спросила Кира Рыбьякова.
— Ну да…
— Я слышала, что благодаря такому сильному прореживанию первой группы на нашей специальности ещё несколько бесплатных мест осталось, — Кира пожала плечами. — Возможно, если сдашь эту сессию без троек, тебя переведут на бюджет.
Миша Рыбьяков ничего не ответил, но задумался.
Впрочем, всё радужное настроение испарилось, когда Кира обнаружила в дверях очередное послание, засунутое в щель.
Прошло буквально три дня с их расставания с Митей, а тот завалил её макулатурой со своими и чужими опусами. Открытки с признаниями в любви. Патетические выписки из Ричарда Баха, которого Кира терпеть не могла за глупый пафос. Слезливые записульки по две-три странички, вырванные из тетрадки, с кучей вопросов, сводящихся к «За что мне бедному-несчастному это?». Также записки с обещаниями измениться и просьбами вернуться к нему. Бездарные стихи, где рифмовалось «такой — тобой», «разбито — убито», с описаниями, какая она нехорошая и как ему больно. Даже коллажи с газетными вырезками и его фотографиями, которые больше напоминали письма с угрозами.
Кира забирала, читала и стойко игнорировала. За три дня Митиных опусов собрался пухлый файл. И избавляться от них Кира не спешила только потому, что когда-то мама сказала ей, что надо такие вещи оставлять, на память о юности. Так что она собирала в специальную коробку разные послания от парней со всякими признаниями и мелкими сувенирами. Был отдельный конверт с открытками и письмами Влада. Всеми четырьмя, которые тот ей написал. Были открытки от друга-Мити и партии «Красный Шалун».
Даже Васино письмо с дурацким неуместным признанием попало в «коллекцию». Но Митя за три дня переплюнул всех вместе взятых.
В этот раз квадратик записки был запакован в серую бумагу, перемотанную скотчем. Сверху была надпись, выведенная синей ручкой уже до боли знакомым почерком, — «Моему чуду, которое я потерял». Каждый раз, когда Кира читала эти послания, совесть внутри корчилась в муках. Она как-то не привыкла обижать людей, а Митя несмотря ни на что умел так всё выворачивать, что Кира чувствовала себя ужасно и как будто что-то должной.
Она прошла в комнату и со вздохом вскрыла самодельный конвертик.