Мое Золотое руно
Шрифт:
Белая, как молоко, золотая, как мед, она кажется такой сладкой, что мой рот непроизвольно наполняется слюной и я судорожно сглатываю, чтобы не закашляться. И тут же получаю по-матерински заботливый подзатыльник от мадам Фельдман:
– Убери в карман свои бесстыжие глаза, шлёмиль (3). Что у тебя под шапкой, Ясон, что ты так пялишься на эту лялечку? Дочка Анастаса Ангела не для таких босяков, как ты. Какой выкуп ты положишь на порог ее дома? Свои дырявые штаны? Чем будешь кормить молодую жену? Чаем без ничего?
–
– А что тут смотреть? Что с нее пол Ламоса пропадает? А через год еще и пол Херсонеса пропадать начнет? Иди вже на свою лодку и думать забудь Медею Ангелиссу. Шо я тебе говору! Быстро бежи отсюда!
И я иду. Тетя Песя права. Винокурня Анастаса Ангела лучшая в Тавриде. Он отправляет свои вина по всему Понту Аксинскому - и ахейцам, и османам, и даже гипербореям на север. Он царь и бог Гераклейских земель (4). Каждый встречный кланяется ему. Каждый, кроме Понтийского царя.
А раз так, то у меня один выход: раз Ангелы цари на земле, я, Ясон Нафтис стану царем моря. Жаль только, что начать мне пришлось с Мони Каплуна, короля контрабандистов из Дессы.
А вот и Моня. Он уселся передо мной на шаткий табурет и выложил на застланный истертой клеенкой стол мятый конверт.
– Что здесь?
– Я кивнул на белый прямоугольник.
– Твоя доля.
– Он хмыкнул и потер чисто выбритый подбородок.
– Но не вся. Леня Гоцман за паспорт такую цену задрал, что у меня голова поперек стала.
– Зачем...
– у меня снова пересохло в горле, и я откашлялся, прежде чем повторить: - Зачем паспорт? Я никуда не еду.
– Едешь! Слушай меня ушами, Ясон. Имперцы (5) взяли Беню Штифта. А Беня Штифт такой человек, что один сидеть не станет. И вещи твои у него в лодке под банкой заныканы. Так что или сиди с ним в клетке, как попугай, или гуляй себе, такой красивый. Но подальше отсюда.
Мысли лихорадочно крутились в голове, цепляясь одна за другую, словно шестеренки часов. Беня меня знает. И да, он сдаст. И весь Ламос будет знать, что Ясон Нафтис связался с контрабандистами и поджег лодки в порту. И Медея увидит меня в наручниках между двумя жандармами. Медея, девочка моя золотая...
– Когда ехать?
– Спросил я и успел заметить, как расслабляются сжатые в кулаки руки Каплуна.
– Значит, согласен? Хорошо. Тогда и ты в ажуре, и мне не надо грех на душу брать.
– Можно подумать, я не заметил, как оттопыривается над кобурой его куртка на жирном боку.
– Сегодня ночью из Херсонеса уходит один корабль до Гамбурга. Доедешь со всеми удобствами, а там наши люди тебя к делу пристроят.
Моя голова заметно дернулась, и тут же его челюсти сжались, как капкан:
– И не советую бегать до своей девчонки.
– Взгляд Мони внезапно стал острым, как шило: - Она ведь не знает о нашем гешефте, а?
– Нет, - поспешно помотал я головой.
– Вообще никто не знает.
– Ну, тогда...
– Каплун встал и одернул куртку на круглом пузе, - ... Левчик тебя отвезет.
– Он кивнул на здорового жлоба, что сидел в этой дыре вместе со мной двое суток. Наверное, ему хотелось выглядеть добрым напоследок.
– И забудь этих Ангелов, молодой человек. Они тебя уже забыли.
Дни плаванья слились друг с другом, слиплись в один тяжелый грязный ком. Я помнил только грязный трюм, еще двух бедолаг, вроде меня, железную койку без подушки и белья, холодную тушенку из жестяной банки, отдающую чем-то тухлым воду, которую мы пили из чайника прямо через носик.
Наверху, судя по всему, ходили волны. Баллов пять по ощущениям. Мои спутники лежали пластом и уже не пытались донести все, что просилось наружу, до гальюна. Чтобы не видеть их, чтобы не думать, я старался спать побольше. А во сне ко мне снова и снова приходила Медея.
– Не уходи, Ясон.
– Ее пальцы крепко сжимают мою рубашку, и я поглаживаю их, не в силах оторваться от нее.
– Это плохо кончится. Я боюсь.
Самая красивая девушка Ламоса, а, может, и всего Херсонеса боится за меня. Есть с чего надуваться от гордости.
– Не бойся, мое сердечко. Я управлюсь за пару часов. А потом вернусь и принесу тебе золотую цепочку.
– Я бережно вытягиваю у нее из-под блузки осколок сердолика на кожаном ремешке. У меня на груди греется точно такой же.
– Ничего со мной не случится, ведь нас благословила богиня. Помнишь?
Она стискивает в кулачке свой сердолик и прижимает к губам:
– Мне не нужна цепочка, Ясон. И деньги не нужны. Мне нужен ты, живой и здоровый.
Я, наконец, освобождаюсь из плена ее рук и быстро целую в нос, а потом, не удержавшись, в губы:
– Ничего не бойся, Медея. Я вернусь. Просто оставь лампу на подоконнике. Это будет мой маяк.
В ответ она только качает головой:
– Ты не придешь, я знаю. Я знаю.
Это были последние слова, что мы сказали друг другу.
*
В Гамбурге наш сухогруз пришвартовался у одного из самых дальних причалов, и это только облегчило мою задачу. Ночью, дождавшись, когда над головой смолкнет скрип лебедок и крики грузчиков, я выбрался наверх и несколько минут стоял у края палубы, вдыхая полной грудью пропитанный запахами дизельного топлива и гниющих водорослей воздух.
Убедившись, что на причале никого нет, быстро спустился вниз по швартовочному канату и с удовольствием проверил на прочность землю под ногами. Не качается.