Мое!
Шрифт:
— Страдай, — прошептала Мэри, наклонилась вперед и поцеловала потеющий лоб легавого. У него были редкие каштановые волосы, он уже начал лысеть. Легавый хрипло булькал зияющим горлом.
— Все, линяем! — настойчиво проговорил Эдвард. Мэри отвернулась от свиньи и вместе с Эдвардом заковыляла в дым, прижимая руку к животу, словно не давая вывалиться внутренностям.
— Страдай, — сказала Мэри Террор, сидя в оливково-зеленом фургоне рядом с Барабанщиком. Она открыла окно и вдохнула воздух. Вонь дыма и горящих зданий полностью исчезла, но она ее помнила. Они с Эдвардом тогда проползли в густом дыму мимо большой машины легавых,
Вошел кто-то с медицинской сумкой, с антисептиками, со шприцами и сверкающими инструментами.
— Ну и мясорубка, — услышала она, как он говорит, удаляя пинцетом шрапнель и щепки.
— Мой ребенок, — прошептала Мэри. — Я вот-вот должна родить.
— Ага, верно. Эдди, дай ей еще глоток рома. Она выпила жидкий огонь.
— Где Джек? Скажите Джеку, что я вот-вот рожу его ребенка.
Голос Эдварда:
— Мэри? Мэри, слушай меня. Один мой друг тебя сейчас повезет. Отвезет тебя в дом, где ты сможешь отдохнуть Ты слышишь?
— Да. Я вот-вот рожу. Ох, больно. Больно.
— У тебя недолго будет болеть. Слушай, Мэри. Ты пробудешь в этом доме, пока не оправишься, но тебе нельзя там долго оставаться. Где-то неделю, не больше. О'кей?
— Подпольная железная дорога, — ответила она с закрытыми глазами. — Просекла.
— Сейчас я должен идти. Ты меня слышишь?
— Слышу.
— Я должен линять. Мой друг позаботится о тебе. Я ему заплатил. Мне пора смываться. О'кей?
— О'кей, — ответила она и затем уплыла в сон. Так она в последний раз видела Эдварда Фордайса.
Возле Балтимора есть туалет бензозаправочной станции, где Мэри родила мертвую девочку из живота, прихваченного тремястами шестьюдесятью двумя неровными швами. В Боуэнсе, штат Мэриленд, есть дом возле самого берега Кипарисового Болота у Боевого Ручья, где Мэри прожила неделю на чечевичном супе с мужчиной и женщиной, которые не говорили ни одного слова. По ночам вскрики мелких зверьков, тут же поглощаемые болотом, звучали для нее детским плачем.
Хозяева дали ей прочесть репортаж о перестрелке в «Нью-Йорк тайме». Это было трудно читать. Эдвард, Лорд Джек и Беделия Морз сумели уйти. Джеймс Ксавье Тумбе был взят живым, но тяжело раненным. Он никогда не расскажет о Плачущей леди, Мэри это знала. У Джеймса Ксавье Тумбса была нора внутри самого себя, он умел уходить в нее, закрывать крышку и декламировать хайку в своем внутреннем святилище.
Самая худшая ночь была, когда ей снилось, как она приносит мальчика Лорду Джеку. Это было кошмарно, потому что, когда сон кончился, она снова осталась одна.
— Я родилась вот здесь. Видишь? — Мэри приподняла корзинку с Барабанщиком. Но Барабанщик спал, его розовые веки трепетали и пустышка была крепко стиснута во рту. Она поцеловала его в лоб, поцелуй ласковее, чем тот, которым
В доме 1105 по Элдермен-стрит обитали призраки. Она слышала, как они поют песни любви и революции голосами, навсегда оставшимися молодыми. Джеймс Ксавье Тумбе был убит во время бунта в Аттике. Она подумала, вернулся ли сюда его призрак и присоединился ли к теням других спящих детей. Линден, Нью-Джерси, первое июля тысяча девятьсот семьдесят второго года. Как сказал бы Кронкайт:
«Это было так, как это было».
Она почувствовала себя очень старой. Завтра она опять почувствует себя молодой. Она проехала шестнадцать миль назад к мотелю «Мак-Ардль Тревел Инн» возле Пискатавея, и когда она самую малость всплакнула, никто этого не видел.
Глава 4
ТРЕЩИНА В ГЛИНЕ
Когда дверь открылась, Лаура сунула полупустую бутылку «сангрии» в лицо Марка Треггса.
— Вот. Я принесла подарок.
Он ошеломленно моргал, пока позади него Роза вставала с набивного стула, на котором сидела и смотрела телевизор. На полу играли двое детей: девочка со своей Барби и мальчик с робокопами; они тоже остановились и поглядели на гостью широко раскрытыми глазами.
— Ты что, не собираешься пригласить меня в дом? — спросила Лаура. От ее дыхания исходил запах сладкого красного вина.
— Нет. Уходите, пожалуйста. Он попытался закрыть дверь. Лаура уперлась в нее рукой.
— Я здесь никого не знаю. А в одиночку пить мерзко. Не будь таким грубым, о'кей?
— Мне больше нечего вам рассказать.
— Я знаю. Я просто хочу быть с кем-нибудь. Разве это запрещено?
Он взглянул на свои наручные часы; на циферблате был нарисован Микки-Маус.
— Уже почти девять часов.
— Верно. Самое время выпить как следует.
— Если вы не уйдете, — сказал Треггс, — я буду вынужден вызвать полицию.
— И в самом деле вызовешь? — спросила она его. Молчание затянулось, и Лаура увидела, что не вызовет.
— Впусти ее, Марк! — Роза стояла у него за спиной. — Какой от этого будет вред?
— По-моему, она пьяна.
— Нет, еще нет. — Лаура тонко улыбнулась. — Я только над этим работаю. Брось, Марк, я недолго задержусь. Мне просто надо поговорить с кем-нибудь, сечешь?
Роза Треггс оттолкнула мужа в сторону и открыла дверь, чтобы впустить ее.
— Мы никогда ни перед кем не закрывали дверь и сейчас не закроем. Заходи, Лаура.
Лаура перешагнула через порог со своей бутылкой вина.
— Привет, — сказала она детям, и мальчик ответил «привет», а девочка просто уставилась на нее.
— Закрой дверь, Марк, ты напускаешь холод! — сказала Роза, и он что-то буркнул себе в бороду и закрыл дверь, отгораживаясь от ночи.
— Мы думали, ты уже вернулась в Атланту, — сказала Роза.
Лаура опустилась на диван. Ей в зад уперлись пружины.
— Некуда мне особенно возвращаться. — Она откупорила «сангрию» и выпила прямо из горлышка. Последний раз, когда она пила из горлышка, это было пиво в полцены, в университете Джорджии. — Я думала, что мне хочется побыть одной. Кажется, я ошиблась.
— А разве о тебе никто не будет беспокоиться?
— Я оставила мужу сообщение на автоответчике. Он в отъезде. Не дома. — Лаура сделала еще глоток. — Позвонила Кэрол и сказала, где я. Кэрол — это моя подруга. Спасибо Господу за друзей, верно?