Могила девы

Дивер Джеффри

Как много нужно сказать. Можно воспользоваться миллионом слов, но и они не помогут описать, чего ей стоило пережить ту ночь и какой она испытала ужас.

— Продолжай, — ободряюще сказал де л’Эпе. Так ее поддерживал брат, но отец никогда. — Продолжай.

— Мы вышли из концертного зала и сели в машину Дэнни. Он спросил, не хочу ли я поужинать, но я даже думать не могла о еде и попросила, чтобы он отвез меня домой.

Де л’Эпе подался вперед, они коснулись друг друга коленями, он дотронулся до ее руки.

— И что дальше?

— Мы покинули город и оказались на шоссе — ехали в маленькой «тойоте» брата.

Он сам восстановил ее из хлама — всю, до последней детали. Очень хорошо разбирается в механике. Просто удивительный человек. Неслись довольно быстро.

Мелани помолчала, чтобы улеглась тоска. Тоска не отступила, но она сделала глубокий вдох — вспомнила, что поступала так раньше, перед тем как что-нибудь сказать, — и продолжила:

— Мы разговаривали в машине.

Де л’Эпе кивнул.

— Разговаривали знаками, поэтому должны были друг на друга смотреть. Дэнни спрашивал меня, почему я так расстроена: из-за того, что не действует слуховой аппарат, или отец изводит меня, требуя, чтобы я работала на ферме? Он…

Мелани снова глубоко вздохнула.

— Брат смотрел на меня, а не на дорогу. Он появился прямо перед нами. Я так и не поняла, откуда он взялся.

— Кто?

— Грузовик. Огромный. Груженный металлическими трубами. Наверное, перестраивался из ряда в ряд в тот момент, когда Дэнни смотрел на меня. Поделать ничего уже было нельзя. Все эти трубы неслись на нас со скоростью тысячи миль в час.

А затем кровь. Много крови.

Я знаю, что он тормозил. Знаю, что пытался свернуть. Но оказалось слишком поздно. Ох, Дэнни…

Брызги, брызги… Словно режут горло теленку.

— Он все-таки почти увильнул. Но одна из труб пробила ветровое стекло и угодила…

Де л’Эпе погладил ее руку и прошептал:

— Говори.

— Она… — Как трудно, почти невозможно вымолвить. — Она оторвала ему руку. Кровь бежала в водосток, как здесь, в этот ужасный колодец посредине зала. Оторвала от плеча. — Картина встала у Мелани перед глазами, и она всхлипнула. Вспомнила кровь. Пораженный взгляд брата, когда он повернулся к ней и что-то долго-долго говорил, а она тогда не разобрала слов, а позже спросить не решилась.

Кровь залила потолок машины, текла Дэнни на колени, а она пыталась перетянуть обрубок жгутом и кричала, кричала. Это она-то кричала во весь голос, а брат, все еще не потеряв сознание, исступленно кивал головой и молчал.

— Врачи приехали быстро и остановили кровотечение, — сказала она де л’Эпе. — Спасли ему жизнь. Два часа хирург пришивал Дэнни руку. И весь прошлый год ему делали всякие операции. Завтра — очередная. Поэтому сейчас мои родители в Сент-Луисе, навещают его. Говорят, что работоспособность руки может восстановиться на пятьдесят процентов. Если повезет. Но после аварии брат потерял интерес к ферме. Большую часть времени проводит в постели. Читает, смотрит телевизор. И все. Словно его жизнь кончилась…

— Твоей вины в этом нет, — сказал де л’Эпе. — А ты, я вижу, все время коришь себя.

— Через несколько дней после аварии отец вывел меня на крыльцо. В нем есть нечто такое, что позволяет мне прекрасно понимать его по губам.

«Как и Брута», — подумала Мелани и ужаснулась своей мысли.

— Сел, посмотрел на меня и начал: «Думаю, ты понимаешь, что наделала. Ты не имела права заставлять его совершать такие глупости.

Ради своей эгоистичной прихоти. В том, что произошло, твоя вина — здесь не может быть двух мнений. Все равно как если бы включила мотор комбайна, в то время как Дэнни копался в его ножах.

Бог сотворил тебя увечной, но этого никто не хотел. Это позор, а не грех, но лишь до тех пор, пока ты сознаешь, что обязана делать. Возвращайся домой и искупи вину. Прекрати свое учительство и все, чем занималась в прошлом году. Ты должница перед братом. И особенно передо мной.

Здесь твой дом, и здесь тебе всегда рады. Господь определяет нам место, где жить. Твое место здесь, чтобы ты по силам трудилась там, где твоя проблема не будет доставлять тебе неприятностей. Такова воля Божья». Затем он пошел заниматься аммиаком, но задержался и сказал: «Как ни крути, тебе надо возвращаться домой». Это был не вопрос, а приказ. Все решено. Никаких споров. Он хотел, чтобы я вернулась в мае. Но я еще потянула несколько месяцев. Хотя понимаю, что со временем сдамся. Я всегда сдаюсь. Просто хотела еще несколько месяцев свободы. — Мелани пожала плечами. — Вот и тянула.

— Ты не хочешь работать на ферме?

— Нет! Я хочу только музыку. Хочу ее слышать, а не просто ощущать вибрации. Хочу слышать, что нашептывает мне любимый, когда мы с ним в постели. — Мелани поразило, что она произнесла такие интимные слова. Ничего подобного она никому не говорила. — Больше не желаю оставаться девственницей.

Она начала, и ее прорвало:

— Ненавижу поэзию! Никогда не любила ее. Сплошная глупость! Хотите знать, что я собиралась делать в Топике после выступления в Театре глухих? У меня был назначен визит к врачу. — Внезапно де л’Эпе обнял ее, она прижалась к нему и положила голову на плечо. Странное ощущение, причем странное вдвойне, — испытывать прикосновение мужчины и общаться с ним, не глядя на него. — Есть такая штука, называется кохлеарным имплантом. — Мелани запнулась. Только через несколько минут она собралась с силами и продолжила: — Во внутреннее ухо вставляют чип. Он соединен проводком с приспособлением, речевым процессором, который превращает звуки в импульсы в мозгу. Сьюзан я так и не призналась. Десятки раз собиралась, но так и не смогла. Я внушила бы ей отвращение. Сьюзан была ненавистна мысль о том, чтобы лечить глухоту.

— И что, эти импланты помогают?

— Иногда. У меня девяносто процентов потери слуха в обоих ушах, но это усредненный показатель. В определенных диапазонах я различаю звуки. Импланты будут служить усилителем. Но если не помогут и они, можно попробовать что-то еще. Сейчас появляется много новых технологий, и в ближайшие пять-шесть лет ими смогут воспользоваться все. Люди вроде меня — обычные безыдейные глухие, и идейные заправилы, и просто тугоухие, которые хотят вернуть слух.

«А я хочу, — подумала она. — Хочу слышать… слышать, что ты станешь шептать мне на ухо, когда мы будем заниматься любовью».

— Я… — заговорил де л’Эпе. Его губы шевелились, но звук все затихал.

Становился тише и тише.

«Нет! Говори со мной! Продолжай! В чем дело?»

Но перед Мелани был не де л’Эпе, а Брут. Он стоял в дверях ее музыкальной комнаты. «Что тебе здесь надо? Уходи! Убирайся! Это моя комната! Ты мне здесь не нужен!»

Брут улыбнулся, посмотрел на ее уши.