Могила на взморье
Шрифт:
— Почему Сабина тоже поехала?
— Думаю, потому что, будучи полицейским, она всегда на службе так же, как и врач.
— Как врач, — повторила я и улыбнулась.
Пьер подкинул мне пару кусочков мозаики, каждый из которых восстанавливал картину и чуть-чуть облегчал мне сердце. Я сделала большой глоток чаю и немного расслабилась.
— Ну а как у тебя? — весело спросила я, видимо на волне маленького успеха, которого я добилась.
— Что ты имеешь в виду?
— У тебя есть подруга?
— Нет.
— Еще раз: как такое может быть? Привлекательный, приятный, холостой
Он подал мне поднос с завтраком и при этом так смущенно улыбался, что я тут же влюбилась в эту улыбку.
— Я не голубой, — только и сказал он.
— Так я и думала.
— Тебе еще что-нибудь нужно? В ванной лежат свежие полотенца. Мне надо сделать несколько звонков. Когда будешь готова, спускайся вниз.
— Все хорошо.
Я принимаю его увилививание от ответа, к тому же в этом случае отсутствие ответа тоже ответ.
— Да, еще кое что Пьер...
— Да?
— Ты чудесный человек,— сказала я, снова смутив его.
Он не знал куда смотреть, и что сказать, видимо не привык к комплиментам.
— До скорого.
При прощании в его черных глазах было столько нежности, что в этот момент я почувствовала, что нахожусь в хороших руках, и была неописуемо счастлива. Пьер принял меня с распростертыми объятиями, уделял мне много времени, так что я даже немного продвинулась в том, что касалось воспоминаний. Теперь я знала многое, хотя и не все о моем путешествии на Пёль. Очевидно, что повод и сам ход событий был намного прозаичнее, чем я опасалась. Дело с участком земли, аллергический шок, неудачное стечение обстоятельств. Травма, которую я подавляла, скорее всего, заключалась в моем не очень приятном столкновении с Сабиной, сорок лет вражды, обрушившейся на нас в один день. Все это звучало вполне убедительно. Это значило, что довольно-таки жутковатое предостережение Эдит Петерсен было ничем иным как фантазией психически не совсем здоровой женщины.
Я спонтанно решила посетить ее еще раз, и остаться с ней хотя бы на минуту наедине. Уверена, что она бы не стала повторять свое предупреждение.
Мне очень хотелось позвонить Ине Бартольди в Шверин и сообщить ей, что я приняла правильное решение. Однако я не стала этого делать, так как боялась, что больничный психолог может сказать или не сказать что-то, что разрушило бы мои надежды.
Позавтракав и приняв душ, я сразу же привела в действие свое намерение посетить Петерсен. Пьер обрадовался этому, потому что по его словам, кроме своих детей, пастора и подруги из Кирхдорфа, она больше ни с кем не общалась.
Маргрете открыла мне дверь, пробормотала «доброе утро» и вернулась за кухонный стол, откуда я ее согнала. Углубившись в газету и не поднимая головы, она спросила:
— Все в порядке?
— В общем, да. Вчера я была в доме родителей...
— В твоем доме, — поправила она. — Теперь он твой. Хочешь чего-нибудь перекусить?
Она махнула рукой над столом, где лежали нарезанный хлеб, маргарин, упаковка вареной ветчины, уголки плавленого сыра и растворимый кофе.
— Спасибо, я уже позавтракала у Пьера. Вообще-то я хотела повидаться
Маргерете надкусила булочку с колбасой.
— Она, наверное, еще спит.
Полминуты было слышно лишь тиканье настенных часов, затем я сказала:
— Вчера я еще была у Майка и Жаклин. Майка не было. Мне как-то трудно свыкнуться с мыслью, что они женаты. Они... были... совершенно разными людьми. В молодости и когда только дружишь, эти различия не играют никакой роли. Главное добиться своего.
— Это также дело случая,— добавила Маргрете.
— Что ты имеешь в виду? — спросила я и села за стол.
Она перевернула страницу журнала.
— Ах, просто так.
— Давай, рассказывай.
Маргрете немного подумала говорить ли со мной об этом, и решила сказать.
— Когда семеро детей одного возраста живут в богом забытом месте, они собираются в банду. Такова жизнь.
Ее слова прозвучали так, будто Маргрете терпела нашу дружбу, а не наслаждалась ею.
— По крайней мере, вы до сих пор поддерживаете контакт друг с другом,— напомнила я ей.
— Мы до сих пор и живем в одной дыре.
— Значит, вы больше не друзья?
Маргрете так резко закрыла газету, что я даже испугалась, что сейчас получу нагоняй. Однако такая реакция Маргреты предназначалась кое-кому другому.
— Как я могла дружить с Жаклин? Эта женщина вообще не знает, что такое работа. У нее нет профессии, да и никогда не было. Если бы у нее были дети, и я бы не убиралась у нее дома, тогда бы она была хотя бы домохозяйкой и матерью. Но она же и пальцем не шевелит. Только немного готовит, если это можно так назвать. На нечищенный лук она смотрит так, как будто должна зарезать свинью.
Я смеюсь, тем самым подбадривая Маргрете продолжить свою тираду.
— У нее есть подруга, жена нотариуса, — подчеркнула Маргрете тоном жены нотариуса, которая говорит об антисоциальной женщине. — Она приходит раз в неделю после обеда, чтобы поболтать с Жаклин и выпить две кружки этого поганого чая-пингпонг, который они обе так любят. Иногда они вместе ходят куда-нибудь поесть. И это все, на что она тратит время. А как она со мной разговаривает! «Маргрете, ты должна что-нибудь делать для своей фигуры»,— постоянно твердит она мне. «Ты должна есть больше здоровой пищи. Тебе нужен более дорогой крем для лица. Тебе нужен чай-пингпонг, он стоит всего 25,50 за сто грамм». Жаклин хорошо говорить, каждые полгода она ездит на четыре недели на курорт в Баден-Баден, а каждые два года к пластическому хирургу в Австрию. У нее уже срок годности больше, чем у полиэстера.
Я снова засмеялась, но, наверное, зря, потому что Маргрете строго посмотрела на меня и перешла к менее веселой части своего обвинения.
— Я ухаживаю за мамой. Ее надо мыть и кормить. А еще на мне все хозяйство и брат, от которого никакого толку. Полчаса за завтраком это мое единственное свободное время за весь день. Я работаю на двух работах, а денег все равно не хватает. Если что-то ломается, мне нужно месяцами копить, чтобы купить что-то новое. Думаешь, мадам Жаклин хоть раз поинтересовалась, как у меня дела? Или хоть как-то помогла? Или, по крайней мере, навестила маму? Ничего подобного.