Могилы героев. Книга первая
Шрифт:
К началу лета Егор превратился в запущенного, опустившегося пьянчугу, которого перестало интересовать все, кроме бесконечных попоек и пьяных объяснений с супругой. То, что творилось с ним тогда и происходило в его доме – неописуемо. Принимать это нельзя, а понять невозможно. С работы, где он без нареканий отработал несколько лет, Егора уволили – "попросили" по собственному желанию, сделали поблажку и не стали марать "горбатой" трудовую книжку. Через некоторое время он устроился на мраморный карьер, но вылетел и оттуда. И пошло-поехало. Русский человек без работы – бомж.
Так и дожил до сентября, до того момента,
Егор прошептал, разглядывая темную воду:
– Жизнь? На кой она мне такая?..
Несмотря на недавние пьяные приключения, Егор чувствовал себя совершенно спокойным. И в который уже раз он принялся размышлять о том, не уехать ли в город? Жил бы там, работал потихоньку, Зинке с пацанами высылал деньги. И бог с ней, с дурой этой. Так больше жить нельзя! Хватит!.. О разводе у него даже мысли не было. Буду высылать им половину заработка, думал он, им на жизнь хватит, а мне тем более. Сначала поживу у Олега, у среднего брата, а там, глядишь, сам пристроюсь.
Такие перспективы его вполне устраивали. Но больше всего он боялся за детей, и даже в самые черные запои помнил о них. Все равно считал обоих родными, и за эти полгода еще больше утвердился в этой мысли. Боялся оставить их с Зинкой на долгие и долгие годы. Знал, чем это закончится. Он уже сейчас знал, что мать воспитает их в холодной к нему ненависти. Это он знал точно. И для него это был еще один повод возненавидеть ее уже сейчас, возненавидеть авансом.
– Ладно уже!- Егор сплюнул в воду, бросил окурок в гудящую под мостками муть, подумал о том, не допить ли уже водку, но передумал и пошел домой.
Зинка встретила неприветливо. С порога вытолкала за водой для скотины. Ругаться он не стал, под горячую руку мог и навешать – только заведи. Сходил за водой на колодец. Оставив воду во дворе и поговорив немного с псом Верным, вернулся в дом
В горнице бубнил телевизор, пацанов слышно не было. Егор прошел на кухню. Погремел кастрюлями, суп – пойло свинячье, жареная картошка – сплошные жженки. Поматерился вполголоса и прислушался. Зинка признаков жизни не подавала. Он бросил на стол сковороду с холодной картошкой, вытащил из потрепанного пакета все что осталось после драки. Водки оставалось еще стакана на полтора. Видно, дед Фима успел закрутить колпачок на бутылке. Осталось и сало, а вот хлеба не было. Он, невнятно матюгаясь, взял в хлебнице засохшие полкаравая и налил в стакан водку. Поднес его к носу и глянул на окно. И вдруг ему показалось, что где-то далеко-далеко, сразу и не разберешь в какой стороне, заиграла тихая, почти неуловимая мелодия, от которой в тот же миг потеплело на сердце. И он словно увидел с заоблачных высот и самого себя, и жизнь свою никудышную. Судорожно, одним глотком выпил водку. Вытер смочившую ресницы слезу. То ли пожалел себя, то ли нет. Налил еще.
– Ты чё это там делаешь?!- Голос Зинкин резкий, опротивевший спугнул эту музыку.
– Да пошла ты к такому-то ляпу…- пробормотал Егор, выпил еще и только после этого закусил.
– Я не с тобой, что ли, разговариваю?!- Крикнула Зина из горницы.
– Чё тебе надо?!- Отозвался Егор.- Заткни свое хлебало! Ты чем целый день занималась?! С ухажерами терлась?!
Он вылил в стакан остатки водки, выпил залпом и привстал. На старые дрожжи развезло моментально, словно не был с полчаса назад почти трезв. Ухмыльнулся и закурил.
Тут же в дверях появилась Зинка. Глаза больные. Глазки крысиные.
– Чё тебе надо?- Спросил ее Егор.- Скройся! Скройся, я тебе сказал, мурло поганое…
– Потуши сигарету!
– Чего?!
– Дети в доме! Выбрось сигарету!
Егор встал со стула. Получилось на этот раз.
Удар. Еще удар.
Ночь.
Он не заметил, как наступила зима. Деревню завалило снегом по самую маковку. Дороги чистили через раз да потому только, что через Царское село проходил прямой тракт до Челябинска. Народ судачил, что в Ситове, в городе, и то дороги почти не чистят. Врали, наверно.
А зима на самом деле выдалась снежной. Снег подваливал каждый день. Валил густо пушистыми новогодними хлопьями. Глядя на них, сразу вспоминалось, что самый долгожданный и светлый праздник уже не за горами. От суматошного девяносто пятого года остался коротенький мышиный хвостик. И так хотелось верить, что наступающий год будет намного лучше и счастливей года уходящего.
Лес приоделся в пушистый новогодний наряд. Ели укутались в снежные шубы, с сосновых лап снег обрушивался от малейшего дуновения ветра.
К Новому году Егор уже перестал что-либо соображать. Со стороны казалось, что он подцепил какую-то чумную, заразную болезнь, лекарство от которой еще не придумали. Себя он ощущал как-то отстраненно, словно в его теле поселился еще один человек, который потихоньку изживает полноправного хозяина этой плоти. Он уже понимал, что до "белой горячки" осталось сделать воробьиный шажок… В какой-то момент он неожиданно понял, что Зинка подсыпала в его суп отраву. Свои подозрения выразил в краткой форме и заставил ее съесть весь суп из кастрюли.
Но непонятней всего было то, что она не уходила. Держалась за Егора как привязанная. Мало того, вскоре уже разделила с ним пьянство.
А Игорек, хотел Егор этого или нет, все больше напоминал родного отца внешне, а мать умственно. Это был маленький человечек с заторможенным взглядом и полным ртом крохотных остреньких зубов, к году их вылезло шестнадцать штук. Он кусался и почти безостановочно кричал утомленный алкоголем, попадавшим в его кровь с материнским молоком, и сильно отставал от сверстников в физическом развитии. Если он не спал, то ползал по полу и орал благим матом, и тянул ручонки к случайным собутыльникам родителей. Те, глядя на ребенка, пересмеивались и рискованно шутили по поводу его матери. Зинка в такие моменты закатывала скандал и бросалась в рукопашную. А Егор чувствовал, что уже начинает ненавидеть прижитого ребенка.
Все же нужно отдать ему должное, с ненавистью в своем сердце он боролся изо всех сил. Ребенок был ни в чем не виноват.
Отрезвление наступило под Новый год. В доме к празднику было хоть шаром покати, ни жиринки – всю скотину убрали с началом холодов, лень стало ходить за ней. Деньги вырученные за мясо и само мясо проели и пропили. И собутыльников как обрезало за неделю до праздника. Выждав два дня, Зинка закатила истерику, собрала ребятишек и ушла к родителям. Егор плюнул ей вслед, хрипанул от души: