Могучая кучка
Шрифт:
Так в размышлениях, рассуждениях, в полемике формировались взгляды членов содружества, укреплялась их общность.
Способствовать развитию русской музыки, прокладывать дальше русло национального искусства — вот что считали своей жизненной задачей молодые композиторы. В служении отчизне на поприще музыки балакиревцы видели свой долг.
Энергично вступал на новую стезю Мусоргский. Поняв, что музыка — его призвание, он пришел к мысли порвать с военной службой.
Друзей поразило такое решение. Они считали его поспешным, необдуманным. Не прошло полугода, как Мусоргский вошел в кружок, а он уже готов, отбросив все, целиком отдаться творчеству. Как он будет существовать? Да и обладает ли он талантом, чтобы делать на него
Ответ Мусоргского звучал кратко и решительно: «То был Лермонтов, а то я; он, может быть, умел сладить и с тем и с другим, а я — нет; мне служба мешает заниматься, как мне надо». 1 мая 1858 года Модест подал прошение об отставке «по домашним обстоятельствам».
Творческие замыслы Мусоргского были обширны. Первые же уроки Балакирева, первое углубление в музыку мастеров разбудили его творческую фантазию. Ему хотелось сочинять и сочинять. До начала занятий с Балакиревым Мусоргский написал лишь две фортепианные пьесы и лирическую песню. Войдя в балакиревский кружок, он начал работать над сонатами для фортепиано, романсами, пьесами для симфонического оркестра, музыкой к трагедии Софокла «Царь Эдип». В то же время он изучал произведения Глинки, оперы Глюка, Реквием Моцарта, бетховенские сонаты, знакомился с законами гармонии. «Ужасно хочется прилично писать!» — делился юноша с Балакиревым. В другом письме Балакиреву Мусоргский писал: «Это время я все думаю, думаю и думаю, о многом дельном думаю, и много планов роятся в голове, кабы привести их в исполнение, славно было бы».
Он был исполнен творческой энергии и имел все основания для больших надежд, но со стороны это не всегда видели. В кружке несколько скептически относились к обширным планам Мусоргского. Кюи, которому Мусоргский доверял свои мечты, подчас подсмеивался над ним. «Вероятно, Модест по-прежнему полдня думает об том, что он будет делать завтра, а остальную половину об том, что он делал вчера»,— иронизировал он в одном из писем Балакиреву.
О себе Кюи говорил и писал шутя, но не без некоторого удовлетворения: он закончил оперу «Кавказский пленник», и ее собирался исполнить в свой бенефис оперный певец и автор романсов Павел Петрович Булахов. Наготове уже был сюжет для новой оперы в одном действии «Пир во время чумы». К именинам своей невесты Кюи сочинил еще один романс. «Это 16-й. Так как я намерен их написать 100, то остается 84»,— сообщал он.
Однако дела Кюи были не столь хороши, как могло показаться. Оперу «Кавказский пленник» театральный комитет не принял к постановке: ее два акта не заполняли целый вечер, да и инструментовку признали слабой. «Пир во время чумы» композитору пришлось отложить на много лет.
С самого начала творческого пути Кюи его сочинения оставляли желать большего — и не только в отношении мастерства: в них не чувствовалось того настоящего русского характера, который уже намечался в музыке Мусоргского и определенно проявился в сочинениях Балакирева. Позже стало ясно, что дарование Кюи несоизмеримо с талантом Балакирева и гением Мусоргского, но в ту пору друзья отводили Кюи второе за Балакиревым место.
1858 год был трудным для Балакирева. Весной он тяжело заболел. Врачи не могли определить, какая болезнь его мучила. Лечение помощи не приносило. Лишь в начале июня болезнь отступила, и Балакирев снова смог вернуться к творчеству.
Людмила Ивановна Шестакова пригласила его к себе на дачу в пригородную деревню Заманиловку (в Парголове). Там Балакирев окончил начатую за несколько месяцев до того Увертюру на темы трех русских песен — одно из лучших его сочинений.
Увертюра посвящена русской жизни, русской деревне, русскому народу. Основой ее послужили народные мелодии —
За десять лет до этой увертюры Глинка написал свою знаменитую «Камаринскую» — «фантазию на темы двух русских песен — свадебной и плясовой». Балакирев был первым, кто поддержал ее замечательные традиции.
С именем Глинки были связаны важные события, происшедшие в Петербурге летом и осенью того же 1858 года. 20 мая в Александро-Невской лавре на могиле композитора был торжественно открыт памятник. В многочисленных хлопотах, связанных с его созданием и установкой, деятельно участвовали Стасов и Балакирев. Спустя полгода, 12 ноября, в Театре-цирке в бенефис певца Осипа Афанасьевича Петрова прозвучала опера Глинки «Руслан и Людмила». Она была возобновлена на столичной сцене после многолетнего перерыва. Благодарная за все, что делали для увековечения памяти Глинки Стасов и Балакирев, Людмила Ивановна Шестакова пригласила обоих на спектакль в свою ложу. Был в театре и Мусоргский.
Извещая о приглашении Шестаковой, Стасов между прочим писал Балакиреву: «...расскажу Вам, какого таланта мы видели вчера в роли Отелло. Он негр, у него, конечно, много недостатков, но талант огромный и, конечно, я на своем веку не увижу лучшего Отелло. Советую Вам не пропускать его, чтоб иметь понятие о Шекспире». Стасов имел в виду выдающегося негритянского актера Айру Олдриджа, который гастролировал в России.
Не следует думать, что Балакирев не имел понятия о Шекспире. Он хорошо знал классиков мировой литературы и воспитывал на них своих учеников. Не случайно Мусоргский начал работать над музыкой к трагедии Софокла «Царь Эдип», а Гуссаковский — к «Фаусту» Гете. Примером обоим служил сам Балакирев: он писал музыку к «Королю Лиру» Шекспира. Вот почему ему особенно важно было проникнуться духом великого драматурга.
В том, что это произведение Балакирева увидело свет, велика заслуга Стасова. Владимир Васильевич предложил Балакиреву этот сюжет и всячески побуждал его к активному творчеству: доставал различные материалы, разыскивал записи старинных английских мелодий, рассказывал о готовящейся постановке трагедии в Александринском театре, мечтал увидеть эту постановку с музыкой Балакирева. На это композитор не рассчитывал, но замысел понемногу осуществлял. Ему хотелось сочинить и увертюру, и симфонические антракты (вступления к действиям), и музыку, необходимую по ходу трагедии.
Главным музыкальным номером Балакирев считал увертюру: в ней он решил обрисовать центральные образы, воплотить основной конфликт. В общих чертах план увертюры представлялся композитору следующим образом. Сначала торжественное вступление — это Лир-король и его пышное окружение; затем «нечто мистическое» — предсказание Кента. Основная часть увертюры начинается бурной гневной темой — это Лир, развенчанный, но еще сильный. Ее сменяет тихая, нежная тема — образ Корделии. Эпизодически возникают характеристики (в зловещих тонах) Реганы и Гонерильи. Средний раздел основной части — буря, Лир и шут в степи. Вновь энергично звучат мотивы злобы. В заключительном разделе увертюры замирание — Лир над трупом Корделии, далее повторяется предсказание Кента, которое исполнилось, и следует тихая, торжественная смерть Лира.