Могусюмка и Гурьяныч
Шрифт:
Хребты Урала стары. Время беспощадно разгромило когда-то грандиозные вершины, превратив остроконечные пики в колоссальные нагромождения камней, которые уральцы и сибиряки называют россыпями. Вершины гор покрыты исполинскими развалинами.
Нет клочка земли, который бы не был задавлен тысячепудовой тяжестью, поэтому тут нет и растительности. Днем россыпь, окруженная дремучим лесом, напоминает каменный поток, замершую лавину. Ночью россыпь страшна пешеходу, и в тусклом свете луны она кажется кладбищем.
Первые русские, проникнув на Урал, по примеру башкир, тоже называли его Каменным
Эта серая шапка известняков венчает обширную лесистую возвышенность, раскинувшуюся на сотни верст. Большую часть лета вершина закрыта туманами и облаками. В седой старине вольные народы Урала называли это зловещее возвышение Яман-Таш, что значит «Дурной камень». Говорят, что на вершине ее — озеро, что сообщается оно с морем, что в Севастопольскую кампанию выкинуло из себя это озеро балку с кольцом, когда потопили русский флот.
И сейчас где-то далеко-далеко внизу, под снегом и камнями, слышен бурлящий шум водопада, несущегося глубоко под россыпью.
Люди ползли с глыбы на глыбу, цепляясь за уступы, подымаясь все выше. Здесь ясней, нет метели, чище воздух, но реже следы. Внизу и по сторонам видны цепи горных вершин, усыпанных каменными потоками на много десятков верст. Дальние хребты грозно чернеют, как крепости, стоят на их изветренных вершинах, а вдали виден суровый купол другого уральского великана — горы Иремель. Между вершин, внизу, скрывая леса, мчатся и подымаются время от времени вверх тучи снега.
Абкадыр встал, как и все, у входа в пещеру, который зарос стелющимся кедром. Живо заработали топоры.
Акинфий отрубил сучки и ветви, расчистил вход, потом швырнул в пещеру камнем.
Из расщелины грянул выстрел, и один из мужиков, неосторожно заглянувший было туда, схватился за голову. Охотники стали стрелять в щель, но подойти боялись.
— Эй, Могусюм, вылезай! — кричали они.
Башлык не отвечал.
Холодало. Близилась ночь. Выл ветер. Абкадыр стоял печально. Башлык погибал в одиночестве среди гор-великанов.
— А ну, полезай за ним, — сказал Медведев, обращаясь к Акинфию.
Тот испуганно вскинул голову.
— Не бойсь: он дважды ранен.
Есаул держал в одной руке пистолет, а другой взял мужика за ворот и грубо толкнул к пещере. За ним он швырнул туда же двух казаков.
— А ну, живо!.. Hе бойсь: он ранен и ружья не перезарядит.
— Погоди, — ответил Акинфий.
Он был из тех людей, которые по приказанию могут быть смелы, но без понуждения редко на что отважатся.
Он скинул полушубок, снял шапку, надел на палку свою одежду и поднес к норе.
Грянул выстрел. Пуля пробила шапку. Акинфий мгновенно выхватил нож и, пока дым не развеялся, полез в пещеру. За ним полез один из казаков.
Все побежали к норе. Из-под земли доносились глухие звуки борьбы.
Наконец из пещеры появилась окровавленная голова Могусюма. Следом вылезли толкая его, мужик и казак.
—
— Собака! — в исступлении кинулся на башлыка Гулякбай.
— Пристрелите его, — сказал Медведев.
Баи не стали стрелять Могусюмку Они стащили его вниз привязали дважды раненного башлыка лицом к дереву и стали бить по спине палками и рассошинами, выломав их из завалов мертвого ползучего кедра. Хамза ударил первым.
— Какой грамотей выискался! — закричал он.
Под ударами башлык очнулся. Он осмотрел серые головы высоких гор, недоступных метели, огромные родные леса, смутно черневшие на дальних склонах, потом лица знакомых, дорогих ему людей.
Абкадыр знал: погиб башлык, пропал, тут ничего не поделаешь. Горько было, хотелось облегчить его муку.
А башлык, широко обхватив сосну окровавленными руками, повернулся лицом к баям и сказал им:
— Помираем, а урман не даем!
ЭПИЛОГ
Так погиб Могусюм под горой Яман-Таш.
А через несколько дней при попытке освободить Загребина ранен был на тракте Гурьян. Его спас Хурмат, присланный Могусюмкой на завод, побывавший у Варвары и нашедший Гурьяна в лесу за день до гибели башлыка.
Впоследствии Гурьян выздоровел, живя у башкир, тайно вернулся на курень, женился на Варваре, ушел с ней и ее дочкой в Сибирь. Перед уходом на переселение вместе с Хурматом побывал он на горе Яман-Таш. Горные жители выкопали могилу в мерзлой земле, похоронили Могусюмку. Хурмат помолился. Поставили камень. Гурьян нашел Зейнап и рассказал ей, где могила.
Стачка на заводе прервалась ненадолго. Многих арестовали, судили. Недоимки пришлось платить. Но рабочим повысили плату за труд. Волкова посадили в тюрьму. Загребина сослали на Сахалин. Кричную уже на другое лето после гибели Могусюма окончательно доломали, машины были установлены.
Напрасно Дрозд уверял всех, что душа бунта — Гурьян. Рабочие и после его ухода стояли на своем и перестали пахать землю.
...Весной с завода ушли войска. Верб уехал лечиться. Новый управляющий, с руками, похожими на лапы аллигатора, был жестче его и вскоре согнул всех в бараний рог. Он ненавидел рабочий народ больше, чем иностранец Верб, но действовал уверенней его, зная, что, как русского коренного простого мужика, никто не заподозрит его в том, что подрывает благосостояние русского народа.
Керженцев выпросился в действующую армию, участвовал в Хивинском походе, был ранен в пустыне в сабельной схватке с хивинскими конниками. Лет через двадцать стал он боевым генералом, известным теоретиком стратегии.
А Зейнап родила сына Могусюмки. Жалела она, что не дожил отец и не знает, каков молодец растет у него в лесах под Куль-Тамаком. Молвой народа грех Зейнап прощен, и муллы о нем не поминали. Ведь всегда опасно идти наперекор молве народа.
На заводе с годами составился кружок из передовых рабочих. Руководил Пастухов, вернувшийся из города. Его не арестовали «по недостатку обвинений». Первыми социал-демократами были на заводе сын Волкова и сын немца Ганса, женившегося на дочери Никиты-рудобойца.