Мои друзья скандинавы
Шрифт:
С тех пор мы с Хансом встречались не раз, и вот сейчас мой приятель, археолог и журналист Эрик, за рулем своей ярко-красной малолитражки мчит нас из Копенгагена во Фреденборг к Шерфигу.
Эрик только что вернулся из Орхуса, где в городском театре в его переводе уже второй год с успехом идет «Снегурочка» Островского.
До времени, назначенного Шерфигом, у нас больше часа, а точность скандинавов всем известна. Но на нашем пути — «Луизиана», известная картинная галерея.
Рассказывают, что у богатого сыровара было три жены. И случайно ли вышло или он нарочно подбирал, каждая из них носила имя «Луиза». В память ли о первой, в честь ли третьей он назвал свою усадьбу, стоящую в вековом парке на живописном берегу Эресунда, «Луизиана». Усадьбу эту перекупил другой сыровар, нынешний хозяин, и построил у самого берега пролива одноэтажные выставочные павильоны. В архитектуре их гармонично сочетается кирпич, дерево и стекло.
Идешь по кирпичным полам, под бревенчатыми балками выстеленного буковыми досками потолка, останавливаешься перед просторно развешанными картинами современников и все время ощущаешь за спиной, стоит лишь обернуться, дыхание моря. Через стеклянные стены видны высокие дубы и вековые буки, раскинувшие свои ветви над зеленеющими газонами, и проходящие по проливу океанские суда, белокрылые яхты, и противоположный берег — Швеция.
Несмотря на то что недавно открытый музей современной живописи «Луизиана» отстоит в тридцати километрах от города, в Хумлебеке, он стал ныне самым посещаемым музеем Дании. В прошлом году в нем побывало двести сорок четыре тысячи человек, в то время как расположенную в центре города на проспекте Ханса Христиана Андерсена «Глиптотеку» посетило сто шесть тысяч, а прославленный Музей Торвальдсена, тоже в центре Копенгагена, и того менее — восемьдесят тысяч человек.
Минуты в залах «Луизианы» проходят с такой быстротой, что не успеешь оглянуться, они уже сложились в час. И уже надо торопиться, чтобы не опоздать.
Когда я впервые приезжал к Шерфигу, он, чтобы мы с Эриком не сбились с пути — от железной дороги до его хуторка около трех километров лесом, — встречал нас на полустанке, вместе с двенадцатилетней дочуркой Кристиной.
Еще в поезде Эрик полусерьезно, полушутя сказал, что Шерфиг лечил свои глаза за счет тюремной администрации.
И вот тогда, шагая по дороге, которую с обеих сторон обступили высокоствольные буки, я спросил Шерфига, как это случилось.
Утром самого длинного дня в году, когда гитлеровские полчища перешли границы Советского Союза, датские власти арестовали вместе с другими коммунистами и Ханса Шерфига.
Больше года он находился в заключении. И без того слабое зрение все ухудшалось и ухудшалось. Тогда его перевели в тюремную больницу.
Вскоре гитлеровцы потребовали, чтобы датские власти передали им всех политических заключенных для отправки в немецкие концентрационные лагеря…
В этот день врач, сочувствовавший движению Сопротивления, будто невзначай сказал Шерфигу:
— Я забыл ключ в замочной скважине черного хода.
Через этот черный ход Шерфиг бежал из тюремной больницы и перешел на нелегальное положение.
Поселился он неподалеку от своего теперешнего дома, у одного из старых друзей. Тут он написал антифашистский роман «Идеалисты». Рукопись была переправлена в Швецию и издана там в то время, когда гитлеровские ищейки безуспешно разыскивали ее автора по всей Дании.
Даже встречаться с семьей, с родными Хансу было опасно.
На какие же средства жил Шерфиг эти годы, со дня освобождения?
— Я писал картины, и мой друг продавал их. Некоторые полотна попадали даже на ежегодные выставки.
Люди, знавшие о положении Шерфига и сочувствовавшие ему, покупали картины из чувства солидарности.
А были и такие любители живописи, которые не знали, что Шерфиг-писатель и Шерфиг-художник один и тот же человек. Если бы это было всем тогда известно, его картины, конечно, не могли бы попасть на выставку.
Впрочем, и до сих пор есть люди, которые, может быть, потому так высоко ценят кисть Шерфига, что им и в голову не приходит, что ее держит та же рука, которая водит и пером Шерфига. К примеру, когда строилось в Копенгагене новое здание посольства Соединенных Штатов, Шерфиг получил письмо от американского посла. При здании проектировалась церковь, и посол, сообщая, что высоко ценит дарование живописца, просил его сделать плакат, призывающий прихожан жертвовать на построение храма.
— Я незамедлительно ответил, — рассказывает Шерфиг, — что благодарю его за высокую оценку моих скромных способностей, что очень люблю американцев и мне особенно приятно вспоминать о своем пребывании в США, потому что именно там я стал коммунистом. Но, к сожалению, я должен отказаться от высокой чести писать плакат, призывающий жертвовать на храм божий, потому что не верю в существование бога…
Белочка, весело перепрыгивавшая с одной ветки на другую, замерла без движения, прислушиваясь к нашему смеху. А Шерфиг как ни в чем не бывало продолжал рассказывать. Сейчас он пишет большой роман, действие которого происходит в Дании в годы немецкой оккупации, и надеется, что на этот раз рукопись не придется пересылать в Швецию.
…Роман, о котором тогда шла речь, теперь был уже написан. Издан. Имел громадный успех. Переведен на много языков…
Я же теперь ехал к Хансу с вестью о том, что после успеха первого издания на русском языке «Замок Фрюденхольм» выходит у нас в «Роман-газете».
Машина сбежала с широкого прямого шоссе Копенгаген — Хельсинборг на узкий проселок, ведущий к «владениям» Шерфига. Вот уже и пруд, ставший знаменитым, после того как Шерфиг — ведь он не только писатель и художник, но и энтомолог — описал его. «Пруд» — так и называется эта книга — исследование флоры и фауны этого маленького водоема.
После приветствий, восклицаний, первого знакомства с новым членом шерфиговского семейства, двухлетней внучкой, Ханс с лукавой улыбкой протягивает мне книжку «Ханс Шерфиг у киргизов».
На сероватой обложке его рисунок. Киргиз в остроконечной шапке, верхом на лошади. В руках у него домбра. Позади всадника — зубчатые отроги Алатау.
Раскрыв книгу, я понял, почему улыбался Шерфиг. Все страницы этой книги девственно чисты. Типографская краска еще не коснулась их. Это макет книги, который издательство рассылает книжным магазинам, собирая предварительные заказы.
По Советской Киргизии Шерфиг вместе с женой, художницей Элизабет Карлински, путешествовал летом 1964 года.
На них произвели огромное впечатление и красота этого края, и его люди. Просто невероятным казалось, что за одно поколение кочевники не только стали оседлыми, но дали стране видных ученых, инженеров, талантливых писателей. Поразило сочетание высокой культуры с традициями, берущими начало в кочевом быту.
Когда мы впервые познакомились с Хансом, он был уже автором романов «Пропавший чиновник», «Скорпион» и «Загубленная весна», раскрывавших всю мертвечину гимназического образования и воспитания, идеал которого — исполнительный, не думающий чиновник. Однако имя Шерфига тогда было известно лишь в кругах художественной и левой интеллигенции. Необычайность, неожиданные ситуации этих романов только подчеркивали тягостную повседневность мещанского размеренного уклада жизни. Сатира на капитализм сочеталась в его книгах с пародией на детективный роман.