Мои друзья
Шрифт:
— А где ты раньше учился? — допытывалась Инка.
— В седьмой, на улице Чапаева… А тебе что? — огрызнулся Ленька, и добавил: — Много знать будешь — скоро состаришься!
— Не бойся, не состаримся, — не унималась Инка. — А где твои родители?
Смекнув, что так просто от Ежихи не отделаться, Ленька схитрил:
— Они у меня вот что… в командировку… в Сибирь уехали. Отец там лес по Енисею сплавляет, а мамка ему помогает. Ясно?
— Угу, — лукаво пропела Инка. — А я-то думала… — И спохватившись: — Лень, а Лень,
— Хочешь, и тебя окантую! — обиделся Ленька, втянул голову в плечи и помчался по коридору.
В начале весенних каникул Анна Ивановна почувствовала себя плохо. На другой день слегла.
Высокий худой врач долго осматривал, выслушивал ее и наконец заключил:
— Острый процесс в легких.
А соседке сказал:
— К больной никого не пускать!
На пятый день Анне Ивановне было особенно плохо: дышалось тяжело, в груди протяжно свистело.
Вдруг кто-то робко постучался. Соседка вышла открыть дверь. Не успела оглянуться, как в коридор набились ребята.
Взволнованные, раскрасневшиеся, они таинственно перешептывались.
Соседка приложила палец к губам:
— Ш-ш… к Анне Ивановне нельзя…
Приумолкли. Вперед вышел большеглазый веснушчатый мальчуган. Пальто нараспашку, фуражка сползла на ухо, в руках он держал подснежники.
— Это Анне Ивановне… — громко сказал мальчик.
— Спасибо, родной! Только тише… Как тебя звать?
Ученик смутился:
— Это от нашего класса…
Потоптавшись, ребята ушли.
— Видать, твои.
— Знаю… слышала…
Соседка поставила в вазу подснежники.
Вот они стоят на столе — первые цветы лесных проталин. Белые лепестки, длинные прозрачные стебли.
«Ленька, Ленька, — улыбнулась Анна Ивановна, — Сорвиголова, а душа — подснежник!»
ТРЕХРЯДКА
За окном хмурое осеннее утро. Студеный воздух. Больной Славка полулежит на кровати и читает вслух стихи:
Унылая пора! Очей очарованье!Приятна мне твоя прощальная краса —Люблю я пышное природы увяданье,В багрец и золото одетые леса…Мальчик давно выучил их наизусть, но без конца повторяет снова и снова, будто хочет разгадать тайну пушкинского стиха. Все слова такие простые, знакомые, а из них слагаются удивительные строки, загадочные и певучие, как музыка. «Унылая пора, очей очарованье», — еще раз произнес Слава и позвал:
— Ма-ма!
Мать, раскрасневшаяся, пришла из кухни и, вытирая руки о фартук, спросила:
— Чего тебе?
— А в лесу сейчас красиво? Листопад?
— Кто его знает… — мать пожала плечами. — Только не о том ты, сынок, думаешь. Давай-ка
— Ты только послушай, мама!
И мальчик снова прочел пушкинские стихи. Слова слетали с его губ легко и бережно.
Мать, спохватившись, ахнула и убежала на кухню:
— Оладьи небось подгорели!
В это время раздался глухой стук в дверь.
— Ну что ты будешь делать! — мать всплеснула руками и в сердцах крикнула: — Кто там еще?
— Дед-колдун! — ответил густой бас.
Мать поспешила к двери. Щелкнул замок, и Никодим Кузьмич переступил порог дома.
— Здравствуй, здравствуй, папаня! — запричитала мать. — Ишь как зарос в лесничестве-то у себя!
Дед откашлялся, степенно огладил бороду и не торопясь, как делал каждое дело, расцеловал дочь в щеки. Затем огляделся, ища вешалку. Приметил в углу Славкино пальто:
— А внук, Ирина, где?
— Да вот неделю уж хворает. Горло болит.
— Болезнь не беда, коли есть хлеб да вода. Хлеб выкормит, вода выпоит, — изрек дед и скинул с плеч бурый полушубок.
— Все шутки шутишь, — осекла его дочь. — А одежонку давно уж сменить пора.
— Сменить не тесто месить, — Никодим Кузьмич отдал ей полушубок.
Шаркнул по блестящему паркету сапогами, прошел в комнату.
— Философ, тоже мне. — Дочь взяла полушубок за воротник и повесила в передней на гвоздь.
Тем временем из комнаты донесся радостный смех Славки. Позабыв про больное горло, внук бросился деду на шею:
— Ура! Деда приехал!
— Приехать не напасть, как бы после не пропасть!
— Да ты, деда, все стихами говоришь!
— А как же, — поддакнул Никодим Кузьмич. — Небось круглый год в лесу живем. А природа-то, она к сочинительству располагает.
— Точно! — вскрикнул Слава. — «Унылая пора! Очей очарованье!..»
— А то как же, — подмигнул дед. — Чарованье оно и есть. А ну, стой, егоза!
Старик долго развязывал тесемку, пока не выудил из мешка гроздь багряной рябины:
— Урожай ее в лесу нонче богатый. А эта уж морозцу отведала.
— Сладка, и горчит капельку, — попробовал ягоду внук.
— В нашей-то деревне ее северным виноградом величают…
— Какой виноград, папаня? — в комнату вошла Ирина. Увидела Славку, аппетитно жующего ягоды, поморщилась:
— Батя, ты и вправду зарос совсем. Ведь рябину-то мыть надо.
— И-их, дочка, — старик махнул сухой узловатой рукой. — Кто ж лесную ягоду лучше дождя вымоет?
Но дочь тут же отобрала у Славки рябину и пошла мыть под краном:
— Авось не в лесу живем…
— А в лесу как? — помолчав, спросил внук. — Листопад?
— Да, — задумчиво пробасил дед. — Прямо ярмарка. По ночам лист светится…
— Неужели светится? — вздохнул Слава.
— Точно…
— Все о пустом толкуете… — Мать подала сыну тарелку с ягодами. — Лучше расскажи, как вы там живы-здоровы?