Мои двенадцать увольнений

Комаров Артем А.

Ковин стоял около окна и смотрел в пустоту. Я занесла привычный кофе и собиралась исчезнуть из кабинета, как делала все последние дни.

— Ты знала.

— Что именно?

— Ты знала, что она умирает, и ничего мне не сказала.

— А что я тебе должна была сказать? Твоя мать умирает?

— Да, черт возьми!

— Ты и сам это прекрасно знал.

— Ты знала, ты знала, когда раскладывала эти чертовы карты, знала и молчала. Я смотрел значение той карты. Смерть. Знала и молчала. Я не хочу тебя больше видеть.

— Документы об увольнение будут готовы через десять минут…

Часть.

Увольнение четвертое. Старый знакомый или сама поверила, сама уволила

«Ты и сам это прекрасно знал», эти слова уже несколько дней вертелись в моей голове. Да знал, только не хотел в это верить, цеплялся за все мамины отговорки и не допускал этой мысли. А теперь? Что теперь? Уже неделя прошла, на работе была полнейшая тишина, гробовая тишина и некому было вырвать из этой тишины. Никто рано утром не встречал меня с чашкой настоящего турецкого кофе, никто не спорил со мной, никто не мог взбесить меня или рассмешить. И я сам все это устроил. Я в очередной раз выгнал ее из-за своей несдержанности. И как теперь ее возвращать? Позвонить и спросить: «Когда будешь на работе?» Как извиняться? Нет, по телефону не вариант, нужно при встрече. Но вот станет ли она со мной встречаться, с деспотом и самодуром. Выгнал и теперь не знаю, как вернуть, сам себя разделал под орех. Надеюсь, мама, ты видишь это с небес и наслаждаешься.

И все же надо звонить, а там как пойдет.

— Добрый день, Николь Александровна.

— Здравствуйте, Андрей Владимирович.

— Вы станете со мной разговаривать?

— Стану.

— А встретитесь?

— Когда?

— Сегодня.

— Знаете где Лужков мост? Я сейчас там.

— Если минут через десять я подъеду, вы дождетесь?

— Дождусь.

Николь стояла на мосту, странная фигура среди железных замковых деревьев, людей не было, обычно здесь толпились гудящие свадьбу, но видимо «для прогулок час непраздничный». Пальто слегка разлеталось, волосы трепал ветер, цвет был черным, привычным, и слегка отливал синевой, сейчас она была похожа на ту цыганку, встреченную за дверью с надписью «Мадам Николь принимает». На плече сидел комок шерсти и наблюдал за каждым кинутым московским уткам кусочком хлеба, шерсть котенка сливалась с волосами, и только виляющий хвост выдавал живое существо. Как его звали? Андреано, он тогда еще подумал, что это она его именем котенка назвала, а оказалось именем великого итальянца. Это существо на плече еще больше роднило Николь с гадалкой. И как подойти? Как извиниться? И простит ли?

— Здравствуйте, Николь.

— Здравствуйте.

Она даже не повернулась в мою сторону, как кормила уток, так и продолжала это увлекательное занятие.

— Как вы?

— Нормально.

— Это хорошо.

— Николь, вы вернетесь?

— Да.

— Почему?

— А что, вы этого не хотите? — немного насмешки в голосе, по которой успел соскучиться.

— Хочу, но после моих выкрутасов…

— Когда мне было двенадцать, отец погиб, я его обожала, он был всем для меня, моим миром, почти кумиром, ему доверяла больше чем себе. Я обвиняла во всем маму, я ей такого наговорила, что до сих пор стыдно, но в тот момент мне нужно было на кого-нибудь это выплеснуть, а не держать в себе. Так что я вас понимаю.

— И прощаете?

— Может и прощаю. Но не забываю.

В подтверждении ее слов, котенок выгнул спину и зашипел.

— Оксана Борисовна сказала, что пока я сама не захочу уйти, никто меня не сможет выгнать. Пока я не хочу. А вы кофе не хотите? Здесь, в паре минут езды, есть совершенно волшебная кофейня.

И впервые за все время этого разговора она взглянула на меня и улыбнулась, и эта улыбка говорила, что все будет хорошо, что утром она будет встречать меня с чашкой кофе, и я опять подслушаю новый анекдот. А сейчас мы пойдем и выпьем чашку мира… очередную.

Придется выходить из подполья, электронный документооборот вещь хорошая, да и электнонная почта мощное оружие, но личное общение равносильно атомной бомбе, по части вопросов мне как раз сейчас радиация и нужна. Разведаю-ка я у верного Панчо обстановку в родном опять подвластном мне (и даже в состоянии увольнения) подворье. Ответили быстро.

— Добрый день, Екатерина.

— Николь Александровна, как я рада вас слышать.

— Как работа?

— Ковин мрачней тучи, все на цыпочках ходят.

— А новая сотрудница?

— Ну…

— Что ну?

— Ну, не все нормально.

— А поподробнее?

— Я не привыкла ябедничать.

— Не буду мучить. Пока.

«Не привыкла ябедничать». Значит все опять как всегда, я опять буду грымзой, мешающей молодым и талантливым. «Надоело, это, надоело это, всю посуду переколочу» и откуда эта фраза выскочила и всплыла в моей памяти? Не голова, а свалка, уже не помню что, куда и откуда туда накидала. Я не обещала вернуться прям с раннего утра, прибуду на новую старую очередную работу часиков в десять, уже трещат телефоны, уже даются задания и спрашивается исполнение, застукаю всех так сказать в пылу работы и оценю.

Охранник мне радостно улыбнулся и сообщил, что Екатерина уехала по поручению Ковина, и что Андрей Владимирович на месте, но настроение не очень. Интересно, что в его понимание «не очень», Ковин уже четвертует или только иголки под ногти загоняет? Терпеть не могу звук телефона, тот противный звук, когда человек все звонит и звонит, а отвечать ему никто не собирается, а звонящий все надеется на чудо, а чуда не случилось. Приемная была пуста, телефоны звонили. Вот и пыл работы. Я пошла в свой новый старый кабинет.

— Что вы делает в моем кабинете?

— А почему-то он ваш, вы уволены!

— Да, я и не знала. Спасибо, что просветили. Так что вы здесь делаете?

— Я здесь работаю.

— Да, а почему здесь?

— А где? В приемной сидит Катька, это ее место, а кабинет мне, как более опытной, у меня стаж больше.

— А у нас кабинетность от стажа зависит? Спасибо, что сказали, пойду, поздравлю уборщицу с переселением, у нее стаж сорок лет, ей только президентский кабинет. Дорогая Устинья, если я вас еще раз увижу в своем кабинете, а не на рабочем месте, вы вылетите отсюда с полпинка.

— Меня сам Ковин взял, а вы здесь никто, вас уволили.

— Да, хоть Подковин, быстро на место и делать свою работу. Сообщите Ковину о моем приходе и приготовьте кофе для него и меня.

Милая барышня типичной славянской наружности с волосами цвета спелой пшеницы, собиралась сказать еще что-то, но ее прервала Фролкина.

— Николь, какая радость, мне, когда Ковин сказал, я аж чуть его целовать не кинулась. А у нас замечательные новости, Петруня уволился, не вынес тягот командировки и свалившейся на него работы.