Мои маленькие мама и папа
Шрифт:
– С чего это нам дружить? – сердито возразил я и резко обернулся на отца, – Разве он не покупатель? Пусть покупает дом побыстрее, если, конечно, у него есть деньги на покупку, а нам пора домой!
– Ваш сын не проявляет ни капли вежливости с гостями! – словно застыв на месте, холодно подметил Сикырши, не сводя с меня своих чёрных глаз.
– Сынок! – отец растерянно подбежал ко мне, пытаясь меня образумить, но я вдруг отскочил от него и ощетинился.
– Да чего вам надо от меня?! – почти заорал я.
– Должно быть очень обидно, когда дети настолько надменны, что даже не могут притвориться вежливыми ради вас? – с холодной улыбкой спросил Сикырши и встал из-за стола.
– Аян, прекрати так вести себя, что на тебя нашло?! – попытался надавить на меня мой папа, осторожно приблизившись ко мне, но я уже кипел от ярости.
Я снова одёрнул руку от протянутой руки своего отца и отошёл от него.
– С чего это я должен быть вежливым с тобой?! – стараясь, как можно презрительнее, выкрикнул я, в упор глядя на странного гостя, – Посмотри на себя, Сикырши, на тебя даже смотреть смешно! Где ты взял эту одежду? А своей палкой ты лягушек в пруду ловишь? То же мне покупатель!
На лице
– Аян, перестань! – сконфуженно велел отец, – Сколько можно бегать вокруг тебя и уговаривать вести себя прилично?
– Вот именно, хватит бегать вокруг меня! – огрызнулся я на отца в обиде.
Отец сделал незаметный отчаянный выдох и беспомощно мельком взглянув на маму, появившуюся в пороге, снова обратился к Сикырши.
– Я прошу извинить моего сына за его поведение, Аян у нас ещё маленький и не контролирует свои внезапные эмоции! – сказал он, оправдывая меня перед гостем. И я снова вспыхнул от ярости. А Сикырши медленно вышел из-за стола и направился к двери.
– Сикырши, вы покидаете нас? – отец тоже встал и пошёл следом за ним. Тот утвердительно кивнул. А его стеклянный глаз на груди вдруг уставился на меня. Я совершенно отчётливо увидел, как чёрный стеклянный зрачок двинулся в мою сторону и вдруг ожил, выражая странный и не добрый взгляд.
– Мне понравился ваш дом и я обязательно куплю его! – добродушно сказал моему отцу Сикырши.
«Теперь ТЫ бегай за ними!» – опять услышал я его голос в своей голове. И снова этот голос услышал только я. Для папы в комнате висела неловкая тишина.
– Чего?! За кем это мне бегать?! – вслух возмутился я и в страхе попятился назад, не сводя глаз со стеклянного глаза.
Отец растерялся, подумав, что я снова без причины грублю гостю. И он извинительно улыбнулся странному подростку и подал ему его посох.
– Ещё раз прошу вас, простите моего сына, дорогой Сикырши, он сегодня устал с дороги! – снова неловко попросил папа. Но Сикырши, пронзительно взглянув на меня своими чёрными глазами, ничего не ответил моему отцу и, взяв из его рук свою палку, внезапно взмахнул ею над своей головой. И вдруг у меня сильно закружилась голова и я словно провалился в воронку, видя Сикырши, повисшим в воздухе, верхом на своей палке и громко смеющимся мне в лицо. Вокруг всё кружилось, в ушах шумело так сильно, словно я был где-то рядом с водопадом, и я стремительно летел куда-то вниз, а губы Сикырши несколько раз повторили:
– Теперь ты, Аян, бегай за мамой и папой, пока не найдёшь в своём сердце пять причин, почему ты бегаешь за ними!
Я громко и отчаянно закричал, потому что вдруг понял, что воронка, кружившая меня, находилась прямо внутри стеклянного глаза. От ужаса я весь вспотел, мне хотелось, чтобы это всё сию же минуту прекратилось. Но меня кружило ещё довольно долго, пока я не смирился и не обмяк. И тогда всё остановилось и я погрузился в сон. А когда я проснулся, я подумал, что мне приснился кошмар, потому что я всё ещё ехал в машине, прикрытый кофтой матери. За окном мелькали те же деревья. Хотя, постойте-ка! Это были уже не туранги, о которых говорил отец! Это были страшные могучие великаны, размахивающие огромными кудрявыми ветками, их чёрные полусгнившие листья затмили тёмный полог неба, а вокруг машины кружил и выл сильнейший ураган, мгновенно проглотив всё, что видели глаза в пыльной буре. Я вскочил с места. Но тут же провалился в ту же самую воронку, где вместе со мной кружило и моих родителей, и машину, и кота и даже бедную Алишу.
Наконец, я упал на что-то очень мягкое, разлетевшееся вокруг меня. Это, кажется, была пыль.
И я открыл глаза. Теперь я лежал в пыльном, матерчатом, красном гамаке, который был подвешен к двум стенам маленькой до жути неуютной комнаты, по стенам которой в прямом смысле слова ползали скрипучие живые ветки с широкими листьями. Ни одного окна не было. В этой комнате было бы очень темно, если бы не две лампы, сделанные из крупных листьев цветов-мутантов. Одна горела зелёным светом, а другая жёлтым. Прямо надо мной на стене висели две огромные пустые полки, а рядом с гамаком на каком -то ящике стояла старая запыленная книга. В углу лежала большая матерчатая сумка, из которой свисал одной единственной лапой потрёпанный временем белый плюшевый медвежонок. Старая игрушка была с оторванной лапой и порванным ухом и была мне до боли знакомой. Но я не смог вспомнить, где видел её раньше. И тут я заорал от страха, размахивая своими руками, глядя на ветки на стенах, ползающие, словно чёрные змеи. Но ветки не обращали на меня внимания и вскоре я понял, что они для меня безопасны, если не прислушиваться к их скрипу и не прослеживать их движение. Потом я попытался сесть, но гамак не кровать. Он резко качнулся подо мной, пытаясь перевернуться и я ухватился обеими руками за его края и снова принял положение лёжа. Когда гамак смирился подо мной, я медленно сел в нём, а затем осторожно спустил с него одну ногу и, убедившись, что всё в порядке, вторую. Под гамаком лежал стеклянный шар, похожий на белый прозрачный мяч. Сверху он был окутан едва заметным паром, который валил клубами из кипящего без огня казана. Я торопливо подогнул ноги, чтобы пар не обжег меня и только что заметил на себе длинные, словно чулки, тугие чёрные сапоги. Я помню, как в ужасе я торопливо ощупал себя тогда. Не было моей куртки, не было моего рюкзака и мобильника, моих навороченных кроссовок и вообще ничего из моих вещей больше не было. Я был одет в грязную, изорванную рубашку противно горчичного цвета, которая была мне даже тесной и в странные, укороченные до колен, зелёные штаны- шаровары на подтяжках. Я орал при каждом следующем обнаружении чего -либо на себе или вокруг. Наконец, я вскочил на ноги, озираясь в этой чужой и страшной комнате, и закричал, почти срывая голос:
– Мама! Папа!
Но мой голос повторился несколько раз протяжным эхо в пустоте непонятного мне
– Мама! Папа! – снова беспомощно позвал я.
Мой голос дрогнул, потому что мне опять захотелось плакать. Но я сдержался и стал снова звать. Я звал шёпотом, боясь спугнуть и разозлить кого-нибудь, притаившегося в зарослях. Но вокруг меня никого не было и никто не реагировал на звуки моего голоса, даже бурые слизни. Они продолжали безразлично ползать по полу, изрытому их норами. А я звал всё громче и громче. И чем сильнее я кричал, тем глубже проваливался мой голос в гуще изувеченных кривых стволов и ветвей этого странного ужасающего леса. Но я не терял надежды. Раз я оказался здесь, значит, и мои родители тоже были в этом доме. Только где же они? И почему они не отвечают мне? И вдруг я увидел яркие зелёные глаза, наблюдавшие за мной из густой заросли между двумя шкафами. Зелёная лампа, которую я держал перед собой выпала из моих задрожавших рук и укатилась под куст. Ноги мои подкосились от ужаса и я, едва не теряя самообладания, прошептал: