Мои воспоминания (в 3-х томах)
Шрифт:
Был длинный, долговязый Языканов, заменивший покойного Сидельникова в Вожде. Светлая природа, чистая...
Маленький Алексей Матавин был тонко чувствующий, впечатлительный к красоте; отличный ритмист.
Был Григорьев, бывший когда-то учителем, хорошо, тепло и с пониманием говоривший о детях. Это тот, который мне читал протокол заседания...
Был и другой Григорьев; мы звали его "Гриша". Милый, замечательно аккуратный, так что занимал даже какую-то по Пролеткульту должность, выдавал какие-то свидетельства, подписывал бланки. И наш "Гришенька" был не совсем безразличен к некоторому почету, связанному со всяким званием: он все-таки чувствовал себя маленьким органом советской власти; но это было не из чванства, а только вследствие природной скромности его и необыкновенно совестливого отношения к обязанностям. Его все любили...
Было двое Тумановых: один просто Туманов, а другой "Туманов с трубкой". Последний был молчаливый, все вслушивался да присматривался. Раз спросил его: "Отчего вы, Туманов, никогда не отвечаете? Я ведь и не знаю даже, знаете ли вы или не знаете. Могу подумать, что вы безучастны". Он показал мне свою тетрадь, в которой все было записано и которая свидетельствовала о вдумчивом внимании.
Был Петров, человек с волей и врожденным чувством порядка.
Вот. Имен больше не помню, но это не значит, что забыл людей. Не скажу, чтобы искусство от них со временем выиграло, но Россия когда-нибудь о них возрадуется... Возрадуется, если их не успеют испортить. В той атмосфере, в которой проходит их умственное развитие, они получают готовые формулы мышления, прежде чем успели сами мыслить; они получают готовые оценки прежде, чем успели умственно расцвесть. Коммунистические теории им навязываются, они их хватают и повторяют, не претворив в себе, без всякого личного творчества. Они превозносят футуристических поэтов, не испытав еще прикосновения красоты. Они судят раньше, чем думали, они восхищаются, не испытав восхищения. Мысль предшествует чувству, слово предшествует мысли, суждение основано на доверии, определяется желанием не отстать от "моды". Когда некоторые превозносили Маяковского и презрительно складывали губы, произнося имя Пушкина (таких было очень немного), я им говорил:
– - Как вы думаете, что нужно для того, чтобы судить?.. По-моему, два условия нужны: нужно знать и нужно иметь, с чем сравнивать. Не обижайтесь, но много ли вы знаете, много ли вы видели?.. Я вырос в семье, где жили литературные, художественные интересы; в доме родителей моих бывали Тургенев, Майков, Полонский, Некрасов; Владимир Соловьев, философ и поэт, был свой человек; лучшие умы, артисты, музыканты, все бывали у нас. Изъездил я всю Европу, перевидал и переслушал лучшее, что было в музеях, выставках, концертах, театрах. Доступны мне кроме родного четыре языка, что можно было, перечитал по интересующим меня вопросам. И между тем я уже за тридцать перевалил, когда только начал признавать за собой право суждения, а книги мои, которые ваши же библиотеки покупают по двадцать тысяч за том, я писал в сорокалетнем возрасте... Узнайте сперва; узнавши, испытайте, все равно -- восхищение или омерзение, только испытайте собственное ваше чувство и тогда выразите его как умеете. Но не повторяйте чужие слова, да еще такие иностранные, мудреные, что и не поймешь ничего... Вот из вас сейчас кто-то сказал "продуктивный"; а что значит "продуктивный"?
– - Продуктивный?
– - полезный.
– - Вот как? Молоко полезно?
– - Полезно.
– - Продуктивно?
– - Нет.
– - Сон полезен?
– - Полезен.
– - Продуктивен?
– - Нет.
– - Что же значит "продуктивный?".. Ну, значит плодотворный. Понимаете -- плодотворный? Чуете прекрасное русское слово?
– - Понимаем.
– - А вот кто-то сказал "компенсация". Что значит?
– - Компенсация?
– - награда.
– - Вы думаете? Вот от взрыва складов пострадала деревушка тут за Тверской заставой. А про жителей говорят, что они от правительства получили компенсацию. Что же, по-вашему, они сгорели и за то, что сгорели, получили награду?
– - Нет, они не награду, а за убытки.
– - А за убытки как называется?
– - Возмещение.
– - А награда за что получается?
– - За услугу.
– - Ну за услугу, за подвиг, за старание... Ясно, значит, что такое "компенсация"? Это то же, что возмещение. Так зачем же будем нерусское слово употреблять, да еще с неверным значением и которое туманит наше понимание, когда есть два отдельных, чисто русских слова?..
Вот в чем губительная сторона этой заразы иностранными словами: вытесняются
Коммунистов среди той массы, которая прошла перед моими глазами, было очень немного, и из этих немногих -- настоящих, по убеждению коммунистов совсем мало. Многие шли из выгоды. Одного юношу я знал, который мне со слезами и с содроганием рассказывал о том, что сделали с его отцом -- священником; через год узнаю: он записался в партию, уехал на юг, получил отличную командировку... Одного спрашиваю, указывая на девушку:
– - Скажите, почему она коммунистка? Ну чем она коммунистка? Просто милая девушка во цвете лет.
– - А она думает, что ее будут бояться. Тоже своего рода снобизм.
В каждом учебном заведении была, что называется, "коммунистическая ячейка". Члены ее пользовались, конечно, как вообще коммунисты, разными личными преимуществами; но и сама ячейка стояла в известном смысле вне закона: она была самостоятельной единицей, влитой в учебное заведение. При выборах ячейка выбирала своих представителей, которые считались выбранными помимо общих выборов от состава учащихся. Составление ячейки бывало иногда трудно. Один заведующий школой сказал мне: "Ну как я устрою у себя ячейку, когда у меня на полтораста человек один коммунист -- двенадцатилетний?" А между тем наличность ячейки была очень важным условием существования в школе. Другой заведующий рассказывал, что он подавал ведомость с требованием причитающихся на школу каких-то продуктов. Принимающий от него бумагу спрашивает:
– - У вас есть ячейка?
– - Нет.
Обращаясь к соседнему столу и передавая ведомость:
– - Удовлетворить в шестой части.
Стойкость тех преподавателей и заведующих, которые не записывались в партию, заслуживает большого уважения. Но это не значит, что все записавшиеся изменили своим убеждениям. Когда от принадлежания к партии зависит жизнь учебного заведения, обеспеченность учащихся, можно ли бросить упрек в того, кто ради этого принимает клеймо коммунизма? Но еще больше заслуживает уважения стойкость учащихся, которые в опросный лист записываются беспартийными и имеют мужество оставаться таковыми, несмотря на все приманки коммунизма. Окруженные соблазнами мира сего, соблазном хлеба и соблазном власти, они не смущаются картиной безопасности, в какой живут товарищи, и во внутреннем сознании своей правоты находят возмещение за внешнее ограничение прав. Одна из наибольших жестокостей в этом отношении была введена осенью 1921 года. Студентам был роздан опросный лист с приглашением ответить между прочим на вопрос о сословном и служебном положении отца. Кто оказывался сыном офицера, чиновника, дворянина, лишался пайка...
О несправедливостях при применении коммунистического принципа можно бы много рассказать. Но здесь, собственно, всякий может и сам себе вообразить, до чего упорство в жестокости может дойти. Как происходят выборы в учреждениях, всем хорошо известно. Читается список коммунистических кандидатов. "Кто против?" Все молчат. "Прошли единогласно". В этой области царит однообразие. Но большое разнообразие можно подметить в том, как сами коммунисты к таким приемам относятся.
Я рассказал однажды об этом жене видного коммуниста, из кремлевских, -- Красикова (скажу о нем два слова ниже). Так она отказалась верить: "Ну разве это мыслимо! Рабочие настолько сознательны, что такого насилия бы не допустили над собой". Она, очевидно, принадлежала к убежденно верующим, к типу слепых идеалистов.