Мои знакомые
Шрифт:
Николай Иваныч улыбнулся. Он и сам не знал, как, откуда к нему приходит это чутье. По шуму, что ли, по звуку, едва заметной смене ритма улавливал признак болезни.
— Поживешь с мое, научишься. Так возьмешься за ключи?
Сашка кивнул.
— Ну а теперь скажи, зачем наголо остригся? Бунт?
— Д-да… Н-нет, просто постригся неудачно. Плохой мастер, видно. Разозлился и говорю ему: «Срезай наголо».
Что тут правда, что нет?
— Да, — сказал Николай Иваныч, — везде не просто мастером быть. Не
Двое суток подгонял Николай Иваныч монтаж в новый корпус, по десять раз вымерял, проверял, высчитывал; все, кто был свободен, помогали ему. То и дело заглядывал на участок Барсуков, не терпелось, видно.
— Ну как, Иваныч? Идет, а?
— Потихоньку.
— Потихоньку, да наверняка…
Барсуков нервно потирал жесткие ладони.
— Смотри не просчитайся. А может, рейки поставить для сектора, а то ведь трудно будет обрабатывать изнутри?
— Думал. Как-то не очень чувствую, а на эксперименты времени уже нет.
Трое суток на стенде автоматически клацал командный контроллер — включение, выключение — предельная нагрузка. Похоже было, будто часы отмеряли судьбу нового изобретения. Она оказалась счастливой. К вечеру прибежал все тот же конструктор. Николай Иваныч еще издали показал ему большой палец. Конструктор, подойдя, прижал руку к груди и, переведя дыхание, заулыбался во весь рот.
А еще через неделю новинка обсуждалась в высоких инстанциях. Ожидая решения, Николай Иваныч весь день не находил себе места.
К вечеру появился Барсуков. Проходя мимо, он, словно что вспомнив, кивнул озабоченно:
— Делай. Ставь на поток…
Он и рад был, а в душе поднывало. Это ведь не просто поток единообразных станков с комплексной операцией — двадцать два сверла и три сбоку в каждом будут работать одновременно. Да, тут придется поломать голову. Еще как! Хорошо, расточный наконец поставили.
В этот-то вечер он шел, не замечая ни дождя, ни снега, до ломоты в висках продумывая ход операции, и по рассеянности поскользнулся на спуске у своего дома над Москвой-рекой…
Не отрываясь, следил Николай Иваныч, когда откроется дверь и появится врач. Вот она пришла — с чуть опущенной головой, в тонких пальцах ее как-то робко, словно живой, трепетал снимок. Николай Иваныч понял — дело плохо.
И то, что она обратилась не к нему, а к жене, сидевшей рядом, лишь подтвердило догадку, даже бодрый голосок не мог обмануть.
— …Не так уж все страшно. Просто мы таких операций не делаем… Придется связаться с четырнадцатой больницей. Там специалисты…
Это его по-настоящему испугало. Чувствуя, что с ним творится, жена начала успокаивать Николая Иваныча. Он не понимал, о чем она говорит. Попросил довести его до автомата.
— Тут у врача телефон, Коля…
В кармане нашлась одна двушка, и он понимал, что
Но Барсуков оказался на месте и не сразу разобрался в сбивчивых объяснениях Поликарпова.
— А я уж думал, что случилось — нет тебя? Нога? Вывихнул, что ли?
— Ага, похоже… Так я вас прошу взять под контроль… Время дорого. Что?.. Согласен! Чугунные-то пока не будем снимать, пойдем параллельно, мало ли что… Главное сейчас — новую оснастку на все двадцать пять сверл, это сложно…
— Послушай, что ты загадываешь наперед. Что с ногой, правду говори!
— Сложный перелом, осколки там…
На мгновение в трубке умолкло.
— Ну и деятель, — посетовал Барсуков. — Что же ты молчишь? Какая клиника? Надо в больницу немедленно. Мы это организуем. Где ты находишься?..
Жена тронула его за рукав: в проходе снова стояла врач, помахивая бумажкой.
— Кажется, уже не надо. Нашлась больница. Спасибо, большое спасибо…
— Тогда порядок, не волнуйся, дай знать, где ты будешь.
…Погоду он угадывал по снегу на подоконнике. Если снег на рассвете светился желтовато, значит, к вёдру, солнышко всходит — и на душе становилось легче, боль словно бы притихала, только никак не мог привыкнуть к толстой, как спеленутая лялька, ноге, подвешенной на растяжку, под грузом. Лежа навзничь, он ничего не видел, кроме этой белой чужой ноги и снежного подоконника. Соседей по палате он тоже не видел, их койки размещались за изголовьем, лишь слышал голоса и по голосам различал Митьку, деповского сварщика, и другого — Феофана Петровича, пенсионера.
Голоса имели характеры. Митькин в первый же день со свойственной ему прямотой заявил:
— С таким переломом лучше сразу оттяпать ступню и не мучиться. А то залечат, и будешь вечный больничный посетитель. Я-то знаю, повидал. У меня вот сосед был, дворник Абдул…
— Чего мелешь? — оборвал его голос пенсионера. — Ни в коем случае — за так ногу терять. Пока не использованы все возможности, сдаваться нельзя. А ты травмируешь человека.
— Я что? Я всегда за правду, чего обманывать.
— Твоей правдой дрова колоть, а не больного лечить. У меня, помню, в войну похлеще было, тройное ранение, кость вдребезги, а выбрался и живу припеваючи.
— То-то ты в больнице.
— Пришлось. Подозрение на аппендицит… И, между прочим, все зависит от хирурга. А я его хорошо знаю, виртуоз!
Хирург и впрямь оказался виртуозом. Николай Иваныч как-то сразу ему поверил, когда он со снимком в руках, легко прощупав ногу, сказал ассистенту:
— Косой, винтообразный… Редкий случай. Вы кто по профессии? А-а, ну вот и перелом у вас, так сказать, «профессиональный» — по терминологии. Шучу…