Мои знакомые
Шрифт:
— Кое-что подбросим, самую малость. Остальное надо достать.
— Где достать?
Зернов взглянул на тоннельщиков не то сочувственно, не то осуждающе. В серых глазах его мелькнул холодок. Идет война, и какая! Кругом разруха, ждать помощи неоткуда… Солдат, попадая в переплет, видит только врага и надеется на себя. Бывают такие ситуации…
Может быть, оба они, Зернов и Борис Ильич, подумали сейчас об этом. Зернов сказал только:
— Надо!
Магическое слово, будто вобравшее в себя все тяготы войны, символизировало волю
— Есть, — тихо произнес Борис Ильич и, поворачиваясь, зачем-то даже попытался козырнуть, хотя был в пальто и кепке, но у него не получилось, человек он был сугубо штатский. Улыбка на лице Зернова лишь подхлестнула его.
Прибыв на место и поставив бригаду рыть землянки, Борис Ильич с Бугаенко и бригадирами пошли на рекогносцировку — своего рода техническую разведку. Название, конечно, слишком громкое, если учесть, что отряд не располагал нужным инструментом, уже не говоря о технической документации.
Хребет и склоны горы были изрыты траншеями, земля еще пахла гарью — повсюду россыпи плесневеющих гильз, брошенное оружие, исковерканные пушки. Картина недавнего боя венчалась взорванным доверху порталом Гойхского тоннеля. Там возились саперы во главе с похожим на подростка капитаном, даже издали было видно, что опыта по расчистке тоннеля у них нет.
— Роете снизу, а сверху осыпается, Мартышкин труд! — сказал Бугаенко капитану.
— Покажите, как надо, — задиристо ответил капитан.
Бугаенко улыбнулся:
— Крепь — закон шахтного дела. Шаг прошел — закрепи. Вечером прошу на совещание.
За Гойхским тоннелем, на перевалах, было еще два подорванных: Навагинский и Ходжинский. Навагинский был разрушен гитлеровцами с особой изощренностью, в него предварительно загнали два паровоза с толом. Пробка породы — четырнадцать метров в сечении. Попробуй, возьми ее голыми руками.
…В пустом немецком блиндаже при свете карбидного фонаря шло заседание штаба отряда. Проблемой номер один была крепь. Это значило — прежде всего добыть инструмент. Кайла давали саперы.
Неунывающий механик Богорад первым нарушил тягостную паузу.
— Поискать в пустых селеньях да пошарить в траншеях — думаю, что-нибудь найдется.
Потом прораб Яцков, коренастый, с упрямым подбородком, заметил начальству, что прежде всего надо бы подумать о горячем питании, люди не железные, в конце концов. И тут опять-таки не кто иной, как механик Богорад, сообщил, что в одном рву он обнаружил утром полевую кухню. Почти целая — так, кое-что подварить да одно колесо поставить, на первый случай можно и без колеса. А что касается теса, то можно, между прочим, вручную пилить деревья на кряжи и топорами отщеплять доску.
Даже несведущему человеку было ясно, какого труда будет стоить заготовка сотен кубов теса таким способом. Но в эти минуты люди, казалось, гнали самую мысль о подсчетах. Просто каждый ощущал другого рядом, и это внушало надежду: вытянем. Главное, есть цель…
Борис Ильич подвел итог.
— Распылим силы, — возразил Бугаенко, которому на этот раз было не до шуток.
Обычно сдержанный, Борис Ильич, перебивая своего главного инженера, повысил голос, отчего даже слегка закашлялся:
— Именно — на трех. Всем на одном пятачке не развернуться, только мешать будем друг другу. Да и поезда все равно не пройдут, пока не сделаем все три тоннеля. Первый же нас измотает вконец, а так — раз уж начали — кончим все три. Свободной силой поманеврируем.
Бугаенко с некоторым удивлением взглянул на Бориса Ильича, которого всегда считал не столько организатором, сколько «ученой головой». А тут — смотри-ка… С тактической точки зрения, расчет верен. И психология учтена.
— Далее, — закончил Борис Ильич, — материально-техническая база, быт, питание. Тут нужна расторопность, хозяйственная жилка. Назначаю своим зампохозом товарища Богорада Игоря Петровича. Возражений нет?
Возразить мог бы сам Богорад, всегда гордившийся своей профессией механика, но он все понял и лишь вздохнул. И начальник отряда, ожидавший протеста, почувствовал, как гора свалилась с плеч.
— Спасибо, — сказал, — я знал, Игорь Петрович, что вы нас выручите. Итак, в пять утра — подъем.
А утром началось…
Ни раньше, ни потом, никогда не приходилось им еще так работать. В полном мраке, в густой — не продохнуть — пыли забоя, к которой добавлялась едкая копоть лучин. Лучины — единственное имевшееся освещение — придумали сами рабочие… Чад. Раздираемые кашлем легкие. Но без света крепь не поставишь, без крепи не пробьешь тоннель, а без тоннеля фронт не получит снаряды и продовольствие.
Порой кто-нибудь не выдерживал, его вытаскивали наружу — хлебнуть воздуха. Одному пожилому проходчику стало совсем худо, его понесли в блиндаж. На полпути, очнувшись, он соскочил с носилок и с укоризной сказал товарищам:
— Куда вы меня несете? Что я, раненый? Здоровых солдат в госпиталь не кладут…
Да, это была работа под стать войне.
Казалось, в тоннеле, в этом кромешном аду, где слышался стук кайла да хриплое дыхание, работал стальной механизм с человеческим сердцем. Сердце держалось любовью к родным и близким, оставшимся в далекой полуголодной, воюющей Москве, и ненавистью к врагу.
Едва ли не через день приезжал Зернов — исхудавший, с темными подглазьями, — вникал в мельчайшие детали восстановления, давал советы, торопил:
— Время, друзья, время не ждет.
— Вы же нам отпустили три месяца.
— Это я — вам. А что вы отпустили сами себе? Нажмите, прошу, минута дорога.
На утренней зорьке знакомой тропой начальник отряда отправлялся на перевалы, к двум другим тоннелям. Бугаенко, правда, всегда был на месте, но Борису Ильичу казалось, что без него дело движется медленно.