Моль
Шрифт:
Решков как будто бы собирался возразить Кулибину, но в этот момент раздался телефонный звонок..
— Что? — с некоторой тревогой спросил Решков. — Хорошо. Через десять минут буду.
Повесив трубку, Решков сказал:
— Владимир Борисович, не уезжайте. Я вернусь скоро. Подождите. К тому же — и поздно. Мы еще поговорим. А спать… ну, вот на этом диване. Хорошо?
И он ушел, необычно крепко пожав руку Кулибину.
Ковры, уют квартиры, часы, в чуткой тишине уверенно зачеркивающие секунды — всё это теперь воспринимал Кулибин как-то по-новому. Вот только что был здесь Решков со своей судьбой, и эта судьба бросала тени на всё, вплоть до тщательно навощенного паркета, на котором, так казалось Кулибину, еще должны храниться чьи-то следы, чужие, посторонние, никакого отношения не имеющие к сегодняшнему дню.
Разрозненные, мельтешащиеся мысли Кулибина были настолько сбивчивы, что он сам, при всем своем желании, не смог бы их восстановить. А когда, видимо в полночь, вернулся Решков, Кулибин не сразу пришел в себя и даже с удивлением взглянул на хозяина.
— Мне пришлось задержаться, Владимир Борисович, — сказал Решков. — Себе я налью водки, а вам… выпейте и вы, вот этой безобидной водички, некогда называвшейся «церковным вином».
— Выпью, — улыбнулся Кулибин. — Меня, ведь, тоже надо причислять к тому «некогда».
— Может быть, — согласился Решков. — Даже наверняка: вы из того «некогда» смотрите на меня, и на сегодня. А сегодня… Нет, я вам подробно расскажу, Владимир Борисович. Для ваших блокнотов… для той… ну, той, еще не написанной книги. Вот что случилось недавно, несколько часов назад… Вы готовы слушать?
Кулибин кивнул головой.
— Сперва справка, — начал Решков, — о том, что ВЧК была довольна работой Медведева, начальника московского уголовного розыска. В особенности его ценил Петерс. Как-то докладывая Ленину о положении в Москве, да и во всей стране, Петерс сказал, что если бы можно было бы найти по одному такому, как Медведев, на каждый город бывшей Российской империи, то дело Октября восторжествовало бы в ближайшие месяцы. Вспоминая об этой беседе, Петерс не забывал добавлять, что нужно «найти по одному Медведеву на каждый город». И вот произошло событие. Сегодня. Недавно. Петерс нервно шагал по своему кабинету, пробуя воспроизвести то, что случилось в том самом уголовном розыске, которым руководил Медведев. Но восстановить всю картину события не удалось. Известно было лишь то, что один из лучших агентов, Атаманчик, застрелил помощника Медведева, двоих сотрудников ранил, четвертую пулю послал в Медведева, но промахнулся.
«Вот тебе и хваленый МУР! — выругался Петерс, и открыв дверь своего кабинета, крикнул: — Дежурного!»
Дежурный появился немедленно.
«Уполномоченного по МУРу — ко мне. Понял? — стучал кулаком по столу Петерс. — Сюда… В кабинет!»
Дежурного уже не было, но Петерс всё еще продолжал бушевать. Когда же раздался стук в дверь, он, словно забыв о своем распоряжении, со злостью спросил:
«В чем дело?»
Стук прекратился.
«Да входи же!»
В полуоткрытой двери стоял дежурный.
«Что»? — спросил Петерс.
«Уполномоченный МУРа прибыл».
«Давай сюда!»
Когда уполномоченный вошел, он увидел своего начальника, углубившегося в чтение каких-то бумаг.
«Явился по вашему распоряжению, товарищ Петерс».
«А, это ты! — Петерс поднял голову. — Садись! Что там такое у вас стряслось? И где твой глаз был?»
Уполномоченный принялся рассказывать. Прежде всего об агенте Атаманчике.
Ну, конечно, Владимир Борисович, уполномоченный не забыл напомнить Петерсу, что Атаманчик и раньше роптал на жестокость допросов и, даже, осмеливался ворчать, что выносятся ненужно дикие приговоры.
«А ты знал об этом? — спросил Петерс уполномоченного. — Ага! Знал! Так почему же твой Атаманчик ходил по земле? Что? Крестьянский сын? Выглядел преданным? Много их таких, которые выглядят. Что? Атаманчик скрылся? Ага! Ви-но-ват… Теперь „виноват“, когда гад выскочил из рук! Ладно, ладно, — уже более милостиво сказал Петерс, — сиди и выкладывай подробности».
А подробности, — продолжал Решков, глядя в глаза Кулибина, — примерно, таковы. В подвалах МУРа — полным-полно. Медведев всегда сам проверяет списки арестованных. И крестиком отмечает офицеров. Чтобы самому посмотреть на каждого. Перед ликвидацией. И на этот раз, Владимир Борисович, Медведев не изменил своему принципу. Вот и вводят к нему одного. Такой… корнет. А Медведев перед ним стоит, нагайкой по голенищам своих сапог хлопает. Ну, тут, конечно, и сотрудники. И Атаманчик. Медведев и спрашивает, вроде бы по-дружески, негромко:
«Офицер?»
А тот в разодранном мундире стоит.
«С рабоче-крестьянской властью не имеете желания беседовать?»
Корнет молчит. Медведев, сунув нагайку под мышку, сделал два шага и вытащил пистолет. Так с пистолетом в руке, он некоторое время любовался окровавленным лицом офицера, а потому придвинулся к нему вплотную и ткнул дулом в подбородок. Офицер всё-равно молчит и глаз не поднимает. Сколько так продолжалось, Владимир Борисович, не знаю. А вот дальше всё пошло быстро.
«Жалеешь, господин офицер, что нету у тебя пистолета?» — спросил Медведев.
«Так точно, жалею», — ответил корнет и впервые посмотрел на Медведева.
Тот прямо задохнулся от неожиданности.
«Повтори еще раз, ваше благородие! И руку к козырьку приложи… Как на рапорте полковнику».
Корнет, Владимир Борисович, слово в слово повторил, но руки не поднял.
«Козыряй, белая сволочь!» — крикнул Медведев.
Здесь-то и впутался Атаманчик и тоже закричал:
«Товарищ Медведев! Не надо! Ему руки перебили на допросе! Что вы делаете?»
Не успел Атаманчик закончить говорить, как Медведев всадил пулю в корнетскую голову… А дальше, Владимир Борисович, и всё остальное.
— Что остальное? — спросил побледневший Кулибин.
— Ну… такое. Атаманчик выхватил маузер и… и, надо думать, в маузере было всего только четыре патрона. Паника, понятно, поднялась. Дело ночное. И в панике исчез Атаманчик.
— Всё? — спросил Кулибин.
— Всё. Да, пока всё, — ответил Решков и посмотрел на, начавшие светлеть окна, в которые входило обыкновенное, очередное утро. Утро превратится в день. Потом пойдут дру гие дни, составятся недели. Жизнь, в общем, будет продол жаться, и Решков даже не заметит, как сложно станет ду мать —
Суходолов о себе, о Решкове, об Ирине и Ксюше
Сколько уже раз Решков, судорожно ломая пальцы, признавался Суходолову в своей любви к Ирине, дочери полковника Мовицкого. Дошло до того, что Решков однажды показал выцветшую фотографию и прошептал:
— Это она — Ирина. Если бы ее найти, Семен Семенович. Если бы только найти!
— Ну и что? Ну, нашел бы! А дальше что?
Решков опустил голову, наполненную шумом пьяных мыслей. Он о чем-то говорил. Слова и фразы, скачущие, непонятные, кололи Суходолова.