Молчаливый голос
Шрифт:
– А как же местное гостеприимство, о котором слух разносится по всей протяжённости Железного тракта, а также от Великаньих островов до самого Клейта?
– До Клейта?! Слава Кроссвинда не останавливается на границе Скайсдора. Чтоб меня, – старец покачал головой, и у него на глазах навернулись слёзы. – Волэн, как ты возмужал.
– Здрав будь, Андерс.
Аптекарь подошёл ближе, вытянув свои трясущиеся руки к лицу Надсон-Нарбута:
– Не только возмужал. Снег тронул твою голову пуще, чем тогда…
– Не стоит, – Волэн убрал руку старца от головы. – Что здесь происходит? Откуда висельники? Почему их не хоронят?
– Многое изменилось с тех пор, как ты ушёл на войну.
– Где мои
– Волэн, повторюсь, многое изменилось, я понимаю твоё настроение. Тебя не было очень и очень долго. Уверен, что твоя жизнь на заставе неслась вперёд стремительно, но здесь время текло медленно, и было насыщенно событиями. Кроссвинд всегда был приютом для странников и не только. Когда стало известно о нескольких поражениях у заставы Голдвэйн, многие жители Дирпика бежали на север. Большинство проходило и здесь. Они сеяли панику, не останавливались, уходили всё дальше. Даже местные пугались такой расстановки сил. Никто не ожидал, что Заспиан обретёт подобную мощь, – Надсон-Нарбута потрясли такие известия. Жители Скайсдора отличались мужеством и силой, патриотизмом, верой в богов, дарующих вечную жизнь храбрым. А тут такое. – Да, я вижу, как ты поражён и раздосадован. Однако удивляться нечему. Конунг [3] Уве Хедлунд проявил слабость, заразив свой народ малодушием. Он остался греться в чертогах Айскреста, пока вероломный юг грезил о том, чтобы топтать нашу землю. – Это было правдой, верховный вождь всех ярлов не выступил к границе, вместо него командование принял его брат – Одд «Ледяная Ладонь» Хедлунд. Слухи бродили среди воинов разные, поговаривали, что возможно после войны не быть Уве конунгом. Но Волэн не знал, что это настолько серьёзно ранит народ. Ветеран и в самом деле черствел с каждым месяцем войны. – Так потихоньку и пустел Кроссвинд, огороды, фермы, всё приходило в негожее состояние, пока не осталось горстки людей верных этой земле.
3
Конунг – верховный правитель Скайсдора.
– А мои родители, они тоже ушли?
– Нет. Твоя мать скончалась следующей весной после твоего ухода. Перхуй, да грудная жаба. Но отец твой остался не только из-за неё. Он не мог покинуть землю, где похоронено столько Надсон-Нарбутов.
«Я чёрств, как земля, укрывшая кости моих родных, – Волэн заметил, как Андерс смотрит на его реакцию. – Даже не выдавить слезу! Стоит ли этого стыдиться? Хотя перед кем?!»
– Что с деревом, кто повесил этих людей?
– Их убили прежде, чем повесить. Я расскажу всё тебе подробно. Кроссвинд не прекратил принимать путников. Трактир «Горячего быка» и по сей день управляется Йоэлом с орехового холма. Несколько раз постояльцы не хотели платить и угрожали работникам, но то, что произошло месяц назад, стало настоящим потрясением для горстки наших оставшихся земляков.
«Ветер на улице громко выл, собаки вторили ему, обращаясь к полной луне. Начало осени предзнаменовалось чересчур резким похолоданием. Вечер так и просил, чтобы его утопили в пряном эле, да согрели жарким из оленины. Йоэл порадовал патронов таверны и тем, и другим. А для того, чтобы порядком сдобрить посетителей, хозяин «Горячего быка» договорился с группой заезжих менестрелей, остановившихся у него постояльцами.
Банда Солёной Инги исполняла похабные песенки, делая перерывы на перекус и выпивку. Флейтистка, трубадурка, ложечница, деваха с лютней и три солистки заводили местных стариков и женщин, отвлекая от горестных дум о войне и бойцах, которых на неё пришлось отпустить. Были с ними и два мужчины. Не сказать, что старые, но видать ущербные. Скоморохи какие-то, одним словом.
Посреди сабантуя, нежданно-негаданно дверь таверны распахнулась и, то ли от испуга, то ли от любопытства, все замерли, развернули свои головы к выходу. А в дверном проёме стояла высокая тень в капюшоне, окружённая ореолом лунного света. Незнакомец вошёл внутрь, шагал тяжело и громко, медленно двигаясь к стойке Йоэла, прогромыхал своими сапогами мимо столика менестрелей. Солёная Инга тогда уже хорошо надралась, не смогла сдержаться от того, чтобы не затронуть путника:
– Я родом с Джайиндова удела, самого севера, но и в нашем суровом климате люди моются, а по твоему шлейфу я могу угадать не только масть твоего коня, но и его возраст.
Путник в накидке, полностью скрывающей лик, никак не отреагировал. Это только раззадорило Ингу и музыкантов.
– Солёная северянка со сладким голосом обращается к тебе, куча, – ложечница ткнула пришедшего мужчину вяленой рыбой. Тот снял капюшон и распахнул накидку.
Бритая голова, лицо полностью вытатуированное, глаза полыхали пламенем, нет, не отражали светочи обеденного зала, но источали свой собственный свет. Мужчина достал меч, мало кто мог заметить откуда, он взмахнул им, и ложечница сложилась на полу, как разрезанная бумажка. Инга завопила, как и добрая часть собравшихся, все ломанулись к выходу. Вперёд остальных бежали скоморошьи менестрели. Но незнакомый никому путник обозначил, что хочет, чтобы все остались внутри, он метнул меч, воткнувшийся во входную дверь. Естественно народ попятился, развернув головы на мужчину. У того в руках был ещё один клинок! Откуда он их брал, кто ж ответит. Из воздуха будто ткал.
– Кто здесь вместе с солёной девицей? – голос путника скрежетал, как лёд о сталь.
Инга собрала волю в кулак:
– В этих краях не принято так реагировать на шутки.
– Откуда тебе знать, что здесь принято? Выходи на улицу и собирай свою пьяную компанию. Остальные могут остаться.
Несколько безрассудных кроссвиндцев попытались оглушить иноземца, убившего ложечницу, но результатом стало лишь то, что и они пали от руки оскорблённого путника. В итоге Солёную Ингу и её труппу вытолкнули из таверны наружу. И лишь твой отец, Волэн, отправился на воздух с менестрелями. Прошёл час, иноземец вернулся.
– Тот, кто дерзнёт мне, – объявил он присутствующим, – будет висеть у входа в посёлок рядом с остальными. Тот, кто посмеет снять тела с виселицы – навлечёт на себя моё проклятие.
Убийца ушёл».
Волэн плюнул в сторону, хотя ему хотелось сделать это прямо в лицо аптекарю, а также всем, кто был в ту ночь в «Горячем быке»:
– Пойдём со мной, Андерс.
– Куда?
– Будешь искупать своё прегрешение.
Аптекарь с трудом поспевал за Волэном, превозмогающим шквал эмоций. Надсон-Нарбут двигался уверенным со стороны шагом к дереву висельников. Мыслей о видении, посетившим ветерана по прибытии, не было. Желание покончить с памятником кровавого беспорядка всецело лидировало.