Молчание идола. Сага заброшенных храмов
Шрифт:
О'Доннелл знал, что видит перед собой Шай-бар-хана, в прошлом наводившего ужас на киргизские степи, а теперь волею судьбы ставшего повелителем Шахразара. Узбека отличало могучее телосложение, однако его толстые руки и ноги давно обмякли от легкой жизни. В его глазах по-прежнему горел неукротимый огонь, но мышцы лица обвисли и выдавали приверженность к пьянству. И еще О'Доннелла удивил обеспокоенный настороженный взгляд. О'Доннелл подумал, что такой взгляд — плата за владение несметными богатствами.
Второй человек был стройным и смуглолицым, из-под роскошного, отделанного горностаем
Этот иноземец сразу же начал оживленно и настойчиво говорить, хотя и приглушенным голосом. Говорил он один; Шайбар-хан внимательно слушал, время от времени кивая головой. Усталость и скука исчезли с лица хана, глаза заблестели, а рука невольно сжалась, будто она держала рукоятку меча, который прокладывал хану дорогу к власти и могуществу.
А Кирби О'Доннел тут же позабыл о том, что сетовал на случай, из-за которого оказался за гобеленами, словно в плену. Хан и его собеседник говорили на языке, которого американец не слышал уже многие годы,— на одном из европейских языков. Разглядев как следует иноземца, О'Доннелл почувствовал себя сбитым с толку. Если этот человек был европейцем, одетым, как житель Востока, то О'Доннелл встретил человека, равного ему в искусстве маскарада.
Разговор шел о европейской политике, о той политике, что лежала за пределами интересов Востока. Он говорил о войне и завоеваниях, о многочисленных ордах, устремившихся через Кибар в Индию; о том, что надо уничтожить устаревшее правительство.
Чужеземец обещал Шайбар-хану власть, могущество и почести, однако О'Доннелл быстро понял, что узбек всего лишь пешка в большой игре, такая же пешка, как и все остальные правители, которых упоминал гость. Узколобый и недальновидный хан грезил о горном королевстве для себя, о том государстве, что раскинулось между Персией и Индией, надеялся на поддержку европейского оружия, не понимая, что это самое оружие обратится против него, когда придет время.
О'Доннелл со своей западной мудростью слышал то, что чужеземец не высказывал открыто.
За всем, что он говорил, явно угадывались планы имперских завоеваний, намерение европейцев захватить половину Азии. Первой пешкой в этой игре должен был стать Шайбар-хан. Чужеземец предлагал ему нанять огромное войско. Каким образом? С помощью сокровищ Хорезма! С этими сокровищами Шайбар-хан мог купить всех воинов Центральной Азии.
Так говорил смуглый человек, а узбек внимал ему, как старый волк, который прислушивается к шагам овцы по снегу. Слушал и О'Доннелл, и кровь застывала в его жилах от картин, которые рисовал смуглый чужеземец, от разговоров о захватах и жертвах; чем дальше, тем чудовищнее казались планы завоеваний, и О'Доннелл дрожал от безудержного желания выскочить из своего укрытия и изрубить в куски обоих этих кровавых шайтанов. Только инстинкт самосохранения удержал его от этого безумного поступка; и вскоре Шайбар-хан окончил аудиенцию и покинул комнату. Смуглый чужеземец последовал за ним. О'Доннелл видел игравшую на его лице улыбку, как бы утверждавшую, что одержана легкая победа.
Не успел О'Доннелл отодвинуть в сторону гобелен, скрывавший его,
Африди упал на колени перед Ахмед-пашой. Его одежда была изодрана; изо рта по бороде стекала струйка крови.
— О господин,— тяжело выдохнул он,— пес улизнул!
— Улизнул!
Визирь выпрямился во весь свой огромный рост, и его лицо перекосилось от гнева. О'Доннеллу показалось, что он хотел ударить африди, однако рука визиря, дернувшись, замерла.
— Мы напали на него в темной аллее,— проговорил Яр-Акбар.— Он дрался, как сам шайтан. К нему подоспели на помощь, и сперва мы подумали, что это целая шайка турок, но это оказался всего один человек. Он тоже дрался, как дьявол. Вот почему из моей раны до сих пор идет кровь. Несколько часов кряду мы пытались найти их, но нам не удалось разыскать и следа. Он перебрался через стену и сбежал!
В волнении Яр-Акбар теребил цепочку на шее; на этой цепочке висел точно такой же овал, как и у О'Доннелла. Американец понял, что Яр-Акбар тоже был эмиром Сокровища. Глаза африди мерцали в полумраке по-волчьи, и его голос прерывался.
— Тот, кто ранил меня, убил Османа,— прошептал он,— и сорвал с него Знак.
— Пес! — от удара визиря африди распростерся на полу. Ахмед-паша был в ярости.— Позови сюда остальных эмиров Внутреннего Покоя, быстро!
Яр-Акбар выскочил в коридор, а Ахмед-паша позвал:
— Эй ты там, за занавесками, выходи!
Отклика не последовало, и, побледнев от внезапного подозрения, Ахмед-паша выхватил кривой кинжал и отбросил в сторону гобелен. Альков был пуст.
В комнату вбежал Яр-Акбар в сопровождении эмиров. Все они были высоки ростом и могучего телосложения: узбеки, афганцы, джил-заи, патанцы… Ахмед-паша быстро пересчитал их. Вместе с Яр-Акбаром их было одиннадцать.
— Одиннадцать,— пробормотал он.— А погибший Осман был двенадцатым. Ты знаешь всех этих людей, Яр-Акбар?
— Даю голову на отсечение! — воскликнул африди.— Они все настоящие эмиры.
Ахмед-паша потеребил пальцами бороду.
— Значит, клянусь истинным Богом,— прорычал он,— тот курд, которому я поручил охранять хана, был вероломным шпионом.
В этот миг по дворцу разнеслись звуки ударов и лязг стали.
Когда О'Доннелл услышал, как Яр-Акбар рассказывал визирю свою историю, он понял, что проиграл эту игру. Он, однако, был уверен, что из алькова есть еще выход; пошарив по панелям стены чуткими пальцами, он нашел и нажал потайной рычаг. За миг до того, как Ахмед-паша откинул в сторону гобелен, американец протиснулся через отверстие в стене и оказался в сумрачной комнате по другую сторону стены. Здесь стоял возле двери черный раб, но О'Доннелл беспрепятственно прошел через комнату и вышел в дверь.