Шрифт:
Глава 1. Те, кому залезли в голову.
Пролог. Угроза.
Медленно проворачивались валики, скрипели иглы. Шла запись.
Тихий шелестящий голос вновь возник в комнате:
«Аудиодрама “Молчание Сабрины”.
Действие второе.
“Балаганчик Талли Брекенбока”.
Ой, ну вы только подумайте! Кто-то перегрызает горло кому-то, а кто-то покрывает убийство, но в целом это все несущественно, мелко и мелочно, ведь это всего лишь
Как же сделать историю вдруг интересной? Убить кого-то? Нет, это было, это скучно – и пресно! Аудиодраме не хватает накала, не хватает надрыва, а что если… и правда поставить пьесу… внутри другой пьесы?! Что скажете? Как по мне, превосходно! Что ж, тогда поживем немного среди крыс в крысином театре, где каждая из крыс хранит свою крысиную тайну. Я просто жить не могу без загадок и тайн – вот ведь забавно! Забраться под пальто к этим людишкам, нащупать подбрюшье и впиться-вонзиться им внутрь, в самую душу. Девять крыс – девять тайн…
Огонь пожирает людей и театр… нет, пока что он пожирает лишь измятые странички пьесы, тлеют в камине комки. Протянулась багровая нить через город, а я завязываю на ней узелки. Лавка игрушек, трамвай, улица Слив, мансарда на улице Пчел, канал Брилли-Моу и Слякоть, собачьи Антресоли – что дальше? Ну разумеется! Добро пожаловать! Все честно-пречестно, ни толики фальши! Вас приветствует лучший в городе (если верить его хозяину) уличный театр, прячущийся во тьме и хранящий те самые тайны… Думаете, совпадения не случайны? Думаете, мы могли попасть куда-то еще? Разумеется… нет! Или да! Не задавайте глупых вопросов! Мы уже здесь, в вотчине натянутых тросов, курьезов, неизлечимых психозов… Пишите по адресу: «Габен, Фли, тупик Гро, “Балаганчик восхитительного, умопомрачительного гения мелодраматических и драмомелодических спектаклей Талли Брекенбока”»…
Вот только сам Брекенбок… он может все мне испортить, он мне давно, как в горле застрявшая кость!
Висельник висел в петле в переулке, но висеть ему там недолго пришлось. У висельника так много дел… он хитер и умел. Почему в переулке кукольник Гудвин висел? Скоро все разъяснится? Нет уж – это из Пятого действия: там что-то о бородачах, старых деревянных болванчиках и кукольных войнах. Но для этого пока слишком рано… да, рано…
Действие Первое завершено!
Мы уже во Втором…
Здесь умирающий Габен, дряхлый и прокаженный, играет с судьбою за жизнь и порою ухватывает за рукав он судьбу. Старик жалок, безумен и скуп – он за каждую свою пешку бьется как за собственный зуб. Я слышу поступь и шепот, слышу скрип половиц, вижу отблески ламп и отражения лиц. Его марионетки повсюду, повсюду протянуты тысячи нитей, но и он не всеведущ, но и он не всесилен – ему не отменить, не избежать всех грядущих событий. Он слишком глубоко корнями подвалов врос в эту землю, его башни впитали в свой камень ветра и дожди местного заплесневелого неба. В своем маразме он отчего-то считает себя благодетелем, если расщедрится на краюху черствого хлеба. Но мне от него ни крошки не нужно – мне нужно, чтобы он испустил свой гнилостный дух. И хоть он чахнет и сам, уже почти-почти кормит мух, но все это слишком медленно, тягуче и очень уж неуверенно. Что ж, ждать осталось недолго, когда Габен издохнет, сметенный бури напором, от этого ему уже не уйти. Скоро… скоро… Буря в пути…
Ну а пока сюда доходят лишь отголоски, скупое предвестие – едва слышный звон колокольчика, тоскливый собачий лай, детский плач и скрип расходящихся в улыбке сухих растресканных губ.
С чего все начнется? Ну, разумеется, с осени. Со стула. С зеленого платья. И с любовных открыток… Шутка! Какие открытки? Какая любовь? Разумеется, начнется все с пыток.
Зал затих, ожидание, рука сжимает рычаг. Улыбается друг, щерит пасть свою враг. Вот-вот откроется занавес, и куколки застывают в своих замечательных позах. Это пока еще отнюдь не гроза, а всего лишь… угроза».
Действие II. «Балаганчик Талли Брекенбока».
Глава 1. Те, кому залезли в голову.
Осень в Габене мерзка во всех своих проявлениях. Должно быть, даже больше, чем в других местах.
Ветер, явно неравнодушный к щекотке прохожих, отрастил когти; морось, постоянно попадающая на лицо и руки, напоминает липкие слюни, словно кто-то плюет на прохожих с крыш или с воздушных шаров. Глубокие лужи под ногами прячутся с профессионализмом шпионов и встречаются на пути тем самым прохожим, когда ждут они того меньше всего; а то жуткое серо-бурое месиво, в котором сливаются туман и уличный смог, походит на огромное бесформенное и бестелесное создание, норовящее переварить всех, кому не повезло оказаться под открытым небом, – его желудочный сок неимоверно тлетворен, и они тонут в нем без остатка. Но все вышеперечисленное не идет ни в какое сравнение с Габенскими ливнями… Мало кто рискует выбраться во время таких ливней на улицу, а уж если у бедолаги нет зонтика… что ж, остается надеяться, что его, бедолаги, завещание составлено верно и на нем стоят все нужные печати и штемпеля.
Сабрине повезло, что, когда начался ливень, она была не на улице. Хотя «повезло» – это с какой стороны посмотреть: кукла многое отдала бы, чтобы оказаться сейчас где угодно, но только не здесь.
Дождь барабанил по дощатой крыше фургончика Талли Брекенбока и бурлил в водостоках. В одном месте через щель он затекал внутрь – капли стучали, попадая в заблаговременно подставленный ночной горшок.
Изнутри фургончик напоминал небольшую продолговатую комнату, обставленную, к слову, не так уж и плохо, как для нищего главы нищего уличного театра.
Под потолком висело несколько керосиновых ламп, в камине горел огонь – шут подогревал себе в жестяном чайничке вино к ужину.
К одной из стен крепились две длинные, узкие полки. На нижней разместилась постель Брекенбока (тощая перина, лоскутное одеяло и подушка в такой же, лоскутной, наволочке), верхняя была заставлена дорожными чемоданами. У камина стояло еденное молью хозяйское кресло, возле которого на полу примостился граммофон, а под окном все место занимал письменный стол, загроможденный различным хламом и еле выдерживающий груз древней, как старушечье чувство юмора, печатной машинки. Кукла Сабрина никак не могла взять в толк, зачем шуту эта машинка. Шут, судя по всему, тоже этого не понимал, поскольку все клавиши и валики скрывались под толстым слоем пыли. В углу у вешалки пол был залит густой черной жидкостью, как будто кто-то споткнулся и выронил чернильницу. Смоляные потеки и кляксы были и на стенах, и на висящих на вешалке пальто. Там же рядом лежали осколки настольных часов – кто-то разбил их в ярости – возможно, сам хозяин дома на колесах.
В целом, полицейский рейд фургончик Брекенбока не затронул – никто из фликов не решился даже просто заглянуть внутрь: еще бы, ведь поговаривали, что шут лично знаком с господином бургомистром. Впрочем, это не помешало синемундирникам выместить свою злобу на остальном театре.
Что ж, Фенвик Смоукимиррорбрим, который по мнению Брекенбока, и организовал нападение, был сейчас, вероятно, очень зол. Этот хмырь, видимо, рассчитывал, что не только актеров из балагана уволокут в Дом-с-синей-крышей, но и самого Брекенбока переоденут в полосатое, а он сможет поживиться тем, что «выбросит на берег после кораблекрушения». Упомянутый хмырь давно мечтал заграбастать фургончик Талли, ведь тот представлял собой не просто домик на колесах, а был в нынешнем Габене большой редкостью – безрельсовым трамваем. Когда-то такие махины сновали по Фли и Тремпл-Толл и даже заезжали в Пустоши, вплоть до самой станции «Тарабар», но сейчас почти все давно ржавели на металлических свалках.