Молитва для Эльзы
Шрифт:
Сижу на железно-техническом сооружении – объекте труда подчиненных людей и стараюсь припомнить, когда же в течение трех последних лет мне было если не совсем хорошо, то хоть, примерно, вроде ничего. Стараюсь изо всех сил, а не получается ровным счетом ничего. На ум лезут неурядицы, недоразумения и прочее. Зато точно помню, что такое хорошо: Сахалин и зарплата научного сотрудника, Курильские острова и плавучее средство типа РС в разъяренном океане, Вьетнам и бананы, и много чего еще помимо. Когда хорошо – нет предметов, кроме необходимой малости, когда хорошо – нет начальников и подчиненных, когда хорошо – есть любовь, а не просто так женщина, которая терпит с тобой обязательную жизнь. Хорошо бывает от ерунды. Хорошо сейчас, когда до этого додумался. И ничего у меня при себе в этот момент нет, кроме штанов, трусов, носков, ботинок и рубашки на голое тело. Хочется и этого лишиться, и все идти вперед без оглядки, гори все мое кооперативное предприятие ярким пламенем!
Среди леса бродит голый человек с дубиной. Ему неведома ни таблица умножения, ни производственная необходимость, ни супружеский долг. Счастлив он или как-то иначе? Думаю, может быть. Ведь счастье невозможно изобрести в процессе разделения труда, иначе как быть со всеми теми, до разделения труда жившими? Они поголовно несчастны были, что ли? Глупости. Значит, счастье никакой связи с предметами не имеет. А мы, живя во времена прибавочной стоимости, думаем, что имеет.
То дом с камином, то уютная библиотека, оборудованная изнутри корешками старинных книг, а на столе пузатая лупа для разгядываний. Во дворе сад, а в стойле животное для ежедневного молока. Тут же гараж с транспортным средством для езды. И природа вокруг мирно меняет одни сезоны на другие, и время в течение дня течет постепенно и правильно, и не хочется пить вино и произносить некультурные слова. Хочется не торопясь, как в старину, листать привычные пожелтевшие страницы с применением любимой лупы, а после пить чай на веранде с малиновым вареньем и собственным молоком. Полны продуктами питания погреба и можно, не страшась зимних стуж, спокойно наблюдать, как опадает листва.
Когда раньше видел такое, то успокаивался, согреваясь изнутри от возможного уютного будущего. А сейчас не получается, потому как чувствую себя обобранным до нитки проезжей цыганкой, сулящей червонному мне очаровательную перспективу с приятными бубновыми хлопотами. Какое-то предопределенное психическое заблуждение-мираж, эти бубновые хлопоты. И в них действительно веришь, как в основу счастья, пока не окажешься внутри того прелестного пейзажа и не посмотришь на себя, заблудшую овцу, со стороны, бубны-черви.
Как-то раз я свил-таки гнездо, этакие малиновые кущи в свирелевой роще. Там было, кажется, все, о чем обычному гражданину грезится: дом с паровым отоплением, молодая женщина, индивидуальное транспортное средство, и отдельное помещение, которое можно замаскировать под мечту с помощью корешков старинных книг. Не хватало только лупы и еще чего-то, как мне тогда казалось, маленького и несущественного. Но, как потом выяснилось, это малюсенькая недостающая тютелька – главная деталь механизма мечты производителя счастья.
Гнездо появилось не сразу, оно долго маячило на горизонте, как неясная мечта с нимбом. С расстояния лет его одного, казалось, вполне хватит, чтоб дальше все образумилось, пошло-поехало. Увлеченный буднями, я просто не создал себе труд представить точнее, что же дальше будет в гнезде том и куда и что, собственно говоря, «пошло-поехало».
И вот, на кухне большая плита для варки и жарки. В коридоре электросчетчик против обмана. Унитаз, чтоб не прятаться по кустам. Ванна, чтоб в ней млеть под действием тепла воды, мечтая о предстоящей вечерней еде и теле жены после еды. Просмотр телепередач перед сном, причем очень важно не пропустить последние известия: как там правители поживают, или пожар где, или умер кто, важный посторонний.
Журчит по ночам вода в сливном бачке, тарахтит холодильный агрегат, спит другой человек под одним со мной одеялом, и предстоящее утро с перемещением по квартире тел ее жителей и перестановкой вещей. Жареные куриные яйца и растворимый кофе с булочкой. Я же просил два кубика сахара, а не три!
Все так, наверное, и должно быть. И унитаз, и жареные яйца, и та женщина совершенно ни при чем. Это я не успеваю соображать за течением жизни – куда ее, родимую, несет и когда надо поворачивать, и к какому берегу причаливать: где надежный населенный пункт или где пустыня. Я, изучивший математический анализ и английский язык, не понимал, что жизни без любви не бывает, то не жизнь. Я не понимал, что любовь – это дар, она не приобретается и не достигается. Я не знал, что любить надо стремиться самому, а не стараться, чтоб любили тебя. Этот центростремительный закон природы прост, как первобытный инструмент для нанесения удара по черепу. Незнание этого правила корежит жизнь, заставляя видеть впереди грустную пустоту, а позади никчемный хлам – трудов результат.
В центре готической залы из мрамора и самотканых ковров далеких восточных государств расположен большой железный агрегат. Со стороны он очень убедительно смотрится, как незыблемая индустриальная вещь, манящая в очаровательную перспективу чудесного завтра. А рядом я, отчаявшийся запустить станок, перепачканный от дурного труда человек. Перепробовал все: разбирал-собирал изделие согласно инструкции, ласково перетирал-смазывал каждую детальку, веря в пользу, и все напрасно. Станок-молчун ни скрипнул, ни чихнул. Потом появился низкий белобородый гном в круглых для ума очках и сообщил, что в его царстве, где я очутился, станки работают не от количества правильных составных частей, а от внутреннего содержания и огромного желания пуско-наладчика, станочного мастера. А само по себе изделие мертвое, оттого молчит и зря весит.
Брось его в покое, горе-человек, иди себе по земле и заново научись жалеть умершего червя, как лучшего товарища, потом приходи, и все у тебя получится: и жить сквозь божьи дни, и станки заводить.
Что со мной? Очкарик-гном, агрегат счастья, который не заводится из-за дохлого червяка тридцатилетней давности. Не работает – значит, сломан, на то гарантийные мастерские с сетью приемных пунктов существуют. А самотканые ковры зачем? Станки стоят среди голых стен цехов, а не в мраморных залах.
Я вспомнил про Эльзу. Хорошо, что она здесь – сидит себе и на огонь смотрит. Иди ко мне, малыш. Она безропотно подошла и села рядом.
В голову полезло всякое. Что делать с мертвым станком? Как проехать в гарантийную мастерскую? И как рассказать слесарям о беде, чтоб не выглядеть идиотом? Стоит агрегат и молчит? А точное название недостающей шестерни, а если серийный номер изделия не совпадает с указанным в техническом паспорте, и куда подевался гарантийный талон? Почему я об этом думаю? Пойду-ка лучше спать и видеть общечеловеческие сны, а утром встанет солнце и все будет в порядке.
На потной военной лошади скачет сложно одетый молодой человек из эпохи Возрождения. Наездник стремится выполнить ответственное поручение – ценный несъедобный предмет вручить дальнему ожидающему, причем не опоздать, иначе везде начнутся неприятности, о которых лучше не думать. Ему, красавцу-весельчаку, чинят каверзы смурные одинаковые люди под руководством неулыбчивого злодея, который тоже сложно одет, но во все черное. Минуя засады, наш задорный певун-усач, возможный жених и энергичная, вечно стремящаяся личность, знай, порученное дело делает, и ценный несъедобный предмет доставляет куда надо. Дождавшийся человек не знает, чего еще сделать от счастья и грудастая женщина, введенная в курс дела, рядом и тоже рада, но по-другому. Ей от победителя добавочно надо чего-то еще. Повернув голову набок, она смотрит на чемпиона из такого неудобного положения и показывает передние зубы. В ответ молодой человек много и жарко говорит, употребляя большое количество прилагательных в ущерб смыслу, отчего неважную по содержанию речь можно слушать вполне, верить ей и удивляться.