Молитва об Оуэне Мини

Ирвинг Джон Уинслоу

— ОН ВЕЛЕЛ МНЕ ПОГОВОРИТЬ С ПАСТОРОМ МЕРРИЛОМ —ТАК ЧТО ТЕПЕРЬ Я ЕЩЕ И С НИМ ДОЛЖЕН ВИДЕТЬСЯ ДВА РАЗА В НЕДЕЛЮ, — сказал Оуэн. — ТЕПЕРЬ Я С КАЖДЫМ ИЗ НИХ ПО ОЧЕРЕДИ СИЖУ И РАЗГОВАРИВАЮ — РАССКАЗЫВАЮ О ТОМ, О ЧЕМ РАЗГОВАРИВАЛ ПЕРЕД ЭТИМ С ДРУГИМ. ПО-МОЕМУ, ОНИ ДРУГ О ДРУГЕ УЗНАЛИ МНОГО НОВОГО

— Понял, — ответил я, но ничего я не понял.

Оуэн прослушал все до единого курсы, что преподобный Льюис Меррил читал в Академии. Он с такой жадностью поглощал все темы по истории религии и Священному Писанию, что на последнем году учебы для него не осталось ничего нового, и мистер Меррил разрешил ему самостоятельные штудии. Оуэна особенно занимало чудо воскрешения, он вообще с большим интересом относился

ко всем чудесам, но особенно — к жизни после смерти и потому в своей бесконечной триместровой работе трактовал эти темы в свете своего любимого изречения из Исайи: «Горе тем, которые зло называют добром, а добро злом». Оуэн теперь относился к мистеру Меррилу заметно лучше, чем раньше, когда сомнения пастора раздражали склонного к категоричности Оуэна. Мистер Меррил не мог не знать, какую роль сыграл Голос в назначении пастора на должность школьного священника, и оттого чувствовал себя неловко. Когда они сидели вместе в ризнице у пастора Меррила, я думаю, ни тот ни другой отнюдь не чувствовали себя свободно и непринужденно, в то же время оба, кажется, относились друг к другу очень уважительно.

Оуэн ни на кого не действовал успокаивающе, а человека беспокойнее, чем преподобный Льюис Меррил, я просто не встречал, так что могу себе представить, как в церкви Херда все скрипело и шуршало во время их бесед — или как там они это называли. Оба, конечно, нервно ерзали, сидя в ризнице друг напротив друга, мистер Меррил беспрестанно выдвигал и снова задвигал ящики старого стола и ездил на своем старом кресле с колесиками от одного края стола к другому, а Оуэн Мини щелкал костяшками пальцев, закидывал ногу на ногу, потом снова вытягивал их, и пожимал плечами, и вздыхал, и протягивал руки к столу преподобного мистера Меррила, пусть даже только затем, чтобы приподнять пресс-папье или молитвенник и тут же положить на место.

— О чем ты разговариваешь с мистером Меррилом? — спросил я Оуэна.

— С ПАСТОРОМ МЕРРИЛОМ Я ГОВОРЮ О ДОКТОРЕ ДОЛЬДЕРЕ, А С ДОКТОРОМ ДОЛЬДЕРОМ Я ГОВОРЮ О ПАСТОРЕ МЕРРИЛЕ, — ответил Оуэн.

— Слушай, но я же знаю, тебе нравится пастор Меррил, — по крайней мере, мне так кажется. Разве нет? — спросил я его.

— МЫ БЕСЕДУЕМ О ЖИЗНИ ПОСЛЕ СМЕРТИ, — сказал Оуэн Мини.

— Понял, — ответил я, как обычно, ничего не поняв. Я поражался, как Оуэну Мини никогда не надоедает об этом беседовать.

Торонто, 21 июля 1987 года — сегодня в городе просто адская жараю Я сходил постричься в привычное место, на углу Батерст и Сент-Клэр, и девушка-парикмахер (к чему я, кажется, никогда не смогу привыкнуть!), как обычно, спросила меня.

— Как вас подстричь? Покороче?

— Под Оливера Норта, — ответил я.

— Под кого?! — переспросила она.

О, Канада! Хотя, уверен, и в Штатах есть молоденькие парикмахерши, которые не знают, кто такой подполковник Норт. А через пару лет о нем вообще все забудут. Много ли найдется таких, кто помнит Мелвина Лэйрда? А генерала Крейтона Абрамса или генерала Уильяма Уэстморленда — не говоря уже о том, кто из них кого заменил? А кто заменил генерала Максвелла Тейлора? А генерала Кертиса Лимея? А кого заменил Эллсворт Банкер? Не помните? Ну конечно вы не помните!

Там на улице, совсем рядом с парикмахерской, идет стройка, и потому стоит ужасный лязг и скрежет. Однако, я уверен, моя молоденькая парикмахерша меня расслышала.

— Оливер Норт, — повторил я. — Есть такой подполковник морской пехоты США Оливер Норт.

— М-м, я думаю, вы хотите совсем коротко, да? — предположила она.

— Да, пожалуйста, — кивнул я в ответ. Пора мне, пожалуй, прекращать читать «Нью-Йорк таймс». Во всех этих новостях нет совершенно ничего такого, что стоило бы помнить. Почему же тогда мне так трудно все это забыть?

Никто не обладал такой памятью, как Оуэн Мини. Уверен на все сто, к концу зимнего триместра в 62-м году он ни разу не спутал то, что говорил доктору Дольдеру, с тем, что говорил преподобному Льюису Меррилу, — но точно так же я уверен, что у этих двоих в головах все перепуталось! Наверняка к концу триместра они либо думали, что Оуэна следует выгнать из школы, либо — что он должен стать новым директором. В Грейвсендской академии всегда так бывает к концу зимнего триместра: от нью-хэмпширской зимы буквально все слегка сходят с ума.

Кому не надоест вставать затемно? А Оуэну — тому и вовсе часто приходилось подниматься раньше других: он ведь отрабатывал свою стипендию официантом в столовой для преподавателей и в дни дежурства должен был приезжать по крайней мере за час до завтрака. Официанты завтракали на кухне, а потом накрывали столы до того, как прибудут другие ученики и преподаватели. Затем, после завтрака, они должны были все убрать и успеть к началу утреннего собрания, как ловко окрестил наш новый директор то, что раньше называлось утренней службой.

В то субботнее февральское утро было до того холодно, что красный пикап не хотел заводиться ни в какую, и Оуэну пришлось перенести аккумулятор на тягач да еще и съехать на нем с Мейден-Хилла, прежде чем тот завелся. Оуэн не любил дежурить по столовой в выходные; кроме того, существовала еще одна загвоздка, связанная с тем, что он не жил в общежитии и должен был добираться до школы на машине: могу только догадываться, как его злило, когда он, подъезжая к Главному корпусу Академии, обнаруживал на полукруглой подъездной аллее, там, где всегда ставил свой грузовик, чужую машину. Тягач «Гранитной компании Мини» был так огромен, что, если на подъездной аллее стояла еще хоть одна машина, Оуэну приходилось искать место для тягача на Центральной улице. А в зимние месяцы, ко всему прочему, существовал запрет на парковку на Центральной — чтобы не мешать уборке снега, и это тоже выводило Оуэна из себя. Машиной, которая не давала Оуэну поставить свой грузовик на подъездной аллее рядом с Главным корпусом, был «фольксваген-жук» доктора Дольдера.

Доктор Дольдер обходился со своим четырехколесным другом с присущей его соотечественникам гипертрофированной пунктуальностью и предсказуемостью. Холостяцкая квартирка доктора находилась в Куинси-Холле — общежитии на самой дальней окраине учебного городка; тем не менее это все-таки была территория Академии. У Главного корпуса доктор Дольдер оставлял своего «жука» тогда и только тогда, когда был подшофе.

Дело в том, что Рэнди и Сэм Уайты часто приглашали его на ужин. Приезжая к ним в гости, он ставил машину у Главного корпуса — а после, слегка перебрав со спиртным, оставлял машину и шел домой пешком. Учебный городок был не так уж велик, чтобы доктор Дольдер не мог или не хотел пройти пешком в оба конца — в гости и обратно, — просто он относился к тем европейцам, которые сразу и бесповоротно заражаются самой американской из болезней всем известно, что американец шагу не ступит пешком, если этот шаг можно проехать.Не сомневаюсь, что в своем Цюрихе доктор Дольдер ходил пешком куда угодно, но, попав в Грейвсенд, он разъезжал по учебному городку так, словно тот был не меньше всей Новой Англии.

Когда докторский «фольксваген» стоял на подъездной аллее возле Главного корпуса, все до единого знали доктор просто-напросто демонстрирует свою неповторимую швейцарскую осмотрительность. Он вовсе не был пьяницей, и к тому же на пустынных дорожках между домом Уайтов и Куинси-Холлом ему вряд ли бы удалось задавить слишком много трезвых и ни в чем не повинных обитателей Грейвсенда. Скорее всего, ему вообще никто не встретился бы, но доктор Дольдер, во-первых, любил своего «жука», а во-вторых, был осторожным.