Молитвенник хаоса
Шрифт:
Мир уродлив, и он будет всё более уродлив, леса идут на сруб, вырастают всепоглощающие города, повсюду растягиваются пустыни, которые также суть человеческие творения, ибо смерть почвы есть лишь широкая тень, которую отбрасывают города, добавьте к этому смерть водоемов, а затем наступит и смерть воздуха, но четвертый элемент, огонь, останется, чтобы отомстить за остальные, и он-то, в своей черед, и принесет последнюю смерть — нашу.
Мы идем к всемирной смерти, и наиболее проницательные уже это знают, они знают, что всплеск бедствий, вызванных к жизни нашими творениями, неизбежен, они носят трагическую маску на этом шутовском маскараде, они
Да пребудут руины и да свершится разрушение! Лучше непоправимое, чем бесконечная смерть в зачатке.
Всё разваливается на части, распадается по кусочкам, все понятия, которые мы считали приобретенными, теряют силу, великое потрясение началось, и мы ломаем приспособления, которыми пользовались наши отцы.
В странах, где царит цензура, тратят силы на отрицание действительности; в странах, где цензуры нет, говорят что попало: разница кажется незначительной, ибо врать или терять себя — одно, и мы полагаем, что те, кто врет, в скором времени присоединятся к тем, кто потерян. Музы покинули Землю, и вот уже несколько поколений искусства мертвы, а свободную нишу заняли обманщики, и никогда еще они не были настолько поразительны, но самое грустное в том, что те, кто восстает против их обмана, ничего нам не предлагают, ничего, кроме общих мест.
Наши города погружены в кошмар, а их обитатели стали похожи на муравьев, всё, что возводится, чудовищно уродливо, мы разучились строить храмы, дворцы и гробницы, триумфальные площади и амфитеатры. На каждом шагу глаз — оскорблен, ухо — оглушено, обоняние — отвращено, и, глядя на это, вскоре спрашиваешь себя:
«И зачем нужен такой порядок?»
Можно пройти тысячи километров и не продвинуться ни на шаг, мир становится всё более гомогенным, одна нищета еще немного различает страны между собой.
Зачем путешествовать? Зачем убегать? В ином месте мы найдем всё то же, что оставили здесь, тюрьма закрывается, и мы выйдем из нее только мертвыми, Луна и Планеты необитаемы. Ведь таков наш нынешний способ верить в Небеса, где кроются мириады Преисподних, наполненных огнем и льдом?
Что за проклятое Создание, в котором жизнь — побочное явление, а человек — случайность? Что за естественный порядок, в котором тысячи неудач предшествуют тысячам агоний, чтобы увенчаться единичным успехом?
Красота, Благо, Справедливость и всё, что мы считаем прелестным, — не отблеск — увы, воображаемого — Проведения, всё это рождается в нас и вызвано только нами, и не нужно нигде искать ни модели, ни источника, всё это плод нашего превосходства, доказывающий, что люди не могут быть равными и что между погибельными массами, созданными по подобию хаоса и достойными смерти, и избранными, в которых покоятся свет и порядок, пролегает бездна.
Наши мудрецы наполнят мир дорогими игрушками, это просто большие дети, которые играются, насилуя природу, и которыми мы порой напрасно восхищаемся, ибо их дары становится всё более сомнительны.
Отныне никто не может предвидеть, к чему поведет нас то или иное открытие, это — пути Фатума, а не человека, и пусть поток протекает сквозь наши пальцы, его течение нам не подвластно, мир снова становится непознаваем, и мы не можем это принять и разочаровать простаков, которые ждут чуда, а не катастрофы.
Возвращение к порядку уже невозможно, мир разорван на куски, и в разгаре постоянного изменения синтез уже немыслим, нужно было бы остановить движение для того только, чтобы занять методическую дистанцию: но мы не властны над движением потока, который нас уносит, даже самые осведомленные уже не первый год испытывают чувство, что теперь уже поздно, мы несемся в хаос, мы несемся в смерть, мы готовим самую огромную катастрофу во всей Истории, которая завершит Историю, и выжившие после нее будут отмечены памятью о ней на века.
Мы ненавидим мир, заполненный насекомыми, и те, кто думают, что это тоже люди, врут: погибельные массы никогда не были людьми, это отщепенцы, и с каких это пор мой ближний стал семяизвергающим роботом?
Если это и вправду мой ближний, я заявляю, что моего ближнего не существует и что мой долг состоит в том, чтобы ни в чём ему не уподобляться. Милосердие — просто глупость, и те, кто мне его проповедуют, — мои враги, милосердие не спасет мир, набитый насекомыми, которые умеют только поглощать и загрязнять его своими отходами: нет смысла ни учить их взаимопомощи, ни препятствовать болезням, которые их истребляют: чем больше их сгинет, тем нам будет лучше, ибо нам не придется уничтожать их самим.
Мы погружаемся в варварский мир, и необходимо вооружиться этим варварством, чтобы соответствовать его непомерности и сопротивляться его непоследовательности, у нас остался один выбор: поддерживать или свергнуть, принять или отпустить, нужно ударить сегодня по тем, кто ударит завтра, таково правило игры, и те, кто нас умоляют сегодня, завтра накажут нас за то, что мы об этом забыли.
Зачем себя обманывать? Мы станем отвратительны, нам не будет хватать почвы и воды, а может быть, и воздуха, мы будем истреблять друг друга, чтобы выжить, и кончится тем, что мы станем пожирать друг друга, и наши наставники тоже будут участвовать в этом варварстве, раньше мы были теофагами, теперь мы станем антропофагами, таково будет наше очередное достижение.
Тогда мы взглянем в лицо тому варварству, которое заключали в себе наши религии, это будет воплощение наших категорических императивов и реализация наших догм, проявление наших самых страшных тайн и приведение в действие наших легенд, намного более бесчеловечных, чем все наши уголовные законы.
Искусства скрывали от нас темные и кровавые ужасы, и скоро мы глотнем этих ужасов с лихвой, они убьют нас, а немногие выжившие искоренят их вместе с теми монстрами, которые на них наживаются и их утверждают. Чего стоят наши самые убийственные средства в сравнении с нашими традициями? И эти традиции, за которые мы держимся крепче, чем за самих себя, встречаются с орудиями, которые скоро станут им в ровень и впервые заставят нас сдаться, чтобы всё закончилось.
Мы в конце времен, и поэтому всё разваливается, наше будущее усугубляет беспорядок, урок Истории состоит в том, что за изменение нужно платить и что цена трансформации — наивысшая: а мы трансформируемся, пусть и в ущерб самим себе, мы еще не знаем, чем станем, и слова, которыми мы себя определяли, постепенно нас покидают.
Формы открываются, и содержание вырывается наружу, весы и меры ложны, а суждения самых проницательных бьют мимо цели, и недоброкачественность безнаказанно торжествует вместе с обманщиками, которые на ней наживаются. Наши языки деградируют, и самые прекрасные из них становятся уродливы, и самые благозвучные становятся темны, поэзия мертва, у прозы остался выбор между хаосом и банальностью.