Молитвенник хаоса
Шрифт:
Катастрофа необходима, катастрофа желанна, катастрофа законна, катастрофа предопределена, иначе миру не обновиться, а если мир не обновится, ему придется исчезнуть вместе с людьми, которые его заражают.
Люди распространились по миру как проказа, и чем больше они размножаются, тем больше расчеловечиваются, они думают, что, порождая себе подобных, они служат своим богам, их торговцы и священники одобряют их плодовитость, первые потому, что она их обогащает, вторые потому, что она выдает им кредит доверия.
Мыслители могут предупреждать нас сколько угодно, их голоса почти неизменно заглушат интересы морали и рынка, чей союз нерасторжим, деньгам и духовности
Людям придется вспомнить об этом заговоре, и когда несчастье станет их ежедневным хлебом, придется наказать тех, кто обрек их на хаос самим фактом своего существования.
Единственное лекарство от несчастья — в бесплодии несчастных, но порядок смерти, порядок торговцев и священников, не дает даже заговорить об этом. Торговцы и священники хотят обогащаться и властвовать, им нужны материальная прибыль и моральный кредит, и они получают их из-за нашей глупости, потому что трезвый взгляд на вещи был бы концом и их, и несчастья.
Наши традиции устарели, и их хранители — преступники, они проповедуют дисциплину, только чтобы увековечить эти традиции, пусть и ценой нашей гибели.
Наш долг — осквернять то, что они чтут, потому что изменениям не укорениться без осквернения, и чем больше мы тянем с изменениями, тем больше нам придется пережить бед и мучений. Я обращаюсь ко всем и говорю погибельным массам, что они могли бы избежать своей судьбы, если бы не сливались в безликое множество, это отныне в их интересах — осушить источники жизни и понять, что в этом несчастном мире нет иного греха, кроме греха нищеты, ибо всякий нищий становится преступником, начиная с того момента, когда, порождая нищего, он делает новую ставку на несчастье.
Наши революции провалились одна за другой, и не зря: ни одна не осмелилась посягнуть на главное, каждая считала себя универсальной наследницей прошлого, которое, набегая на нее обратной волной, тушило ее исток. На самом деле нам нужно изменить ось, и после катастрофы мы ее непременно изменим, а до тех пор мы продолжим прежние блуждания и не продвинемся ни на шаг в той карьере, которую вечно для себя намечаем.
Однажды нам придется целиком и полностью изменить статус семьи, поскольку традиционные семьи, превозносимые моралистами, множат людей. Мы поймаем этих моралистов за язык, когда плодовитость станет преступлением, с которым мы расправимся, перевернув статус семьи вверх дном. Тут же кроется и школа рабства, и именно поэтому тираны обожают традиционные семьи, в которых женщина — прислуга, дети — рабы, но отец — будь он трижды пошл, смехотворен и жалок — глава семьи и архетип наших принцев, да — живая модель наших богов и царей!
Слишком уж затянулся этот порядок, и погибельные массы тому подтверждение. Говоря по правде, мир, населенный Онанистами и Содомитами был бы счастливее нашего. Наше несчастье в том, что мы платим воображаемый долг и живем по устаревшим заповедям, но долг не спасает нас от падения, а заповеди только надежнее нас в нем укрепляют.
Порядок морали, который правит нами вот уже двадцать веков, отжит свое, пришло время оценить его варварство, и если он выживет, то перебьет нас, сейчас он требует той снисходительности, в которой он испокон веков отказывал своим жертвам, и проповедует братство, до которого ему самому никогда не было дела, он говорит о трансформации, он, который кичился своей незыблемостью, он хочет отобрать у нас возрождение и запихнуть его в свои древние бурдюки, он ненавидит грядущее и, будучи не в силах его остановить,
После катастрофы, одним из главных рычагов которой он и является, порядок морали сам станет жертвой, и мы сохраним его останки в качестве постыдного напоминания для всякого, чтобы люди могли бороться с теми, в ком копится зло этого мира, в ком оно обретает плоть.
Мы движемся в ночь, и нам из нее не выйти иначе как немощными останками, нас слишком много и будет всё больше и больше, пока хаос всё не унесет и смерть не насытится.
Наши господа — наши враги, и наши наставники — наши соблазнители и сообщники первых, мы — сироты, но мы не желаем об этом знать, мы отчаянно ищем отцов и матерей, которых нам обещают повсюду, вплоть до Небес, и мы призываем их из недр тех бездн, в которых нас удерживает порядок морали. В мире будущего не будет погибельных масс, не потому что все станут счастливы, но потому что не станет масс. Будь на Земле сто миллионов человек, она была бы Раем; но когда ее терзают и засоряют миллиарды, естественно, она превратится в Ад от полюса до полюса, в тюрьму для нашего вида, в камеру пыток размером с планету, в клоаку, забитую безумцами-мистиками, плещущимися в собственных нечистотах. Масса — грех порядка, побочный продукт морали и веры, и довольно морали и веры, чтобы осудить порядок, ибо они служат только приумножению людей, превращению людей в насекомых.
Я — один из пророков своего времени и, не имея права на слово, я записываю то, что имею сказать. Вокруг меня безумие, глупость и невежество чередуются с ложью и расчетом, а подпирают их добродетели, ибо трагизм положения, в котором не могут признаться моралисты, состоит в том, что мир исполнен добродетелей, и думаю, никогда еще их не было так много.
Несмотря на множество добродетелей, мы движемся в хаос, все эти добродетели не уберегут нас от вселенской смерти, и я даже спрашиваю себя, не встают ли добродетели между нами и последовательностью, мерой и объективностью? Добродетели не спасают нас от порядка, и порядок использует их, чтобы нас погубить, система оставила нас в дураках, она обманывает нас по поводу наших интересов и жертвует нами ради своих, убеждая нас в том, что они наши.
Так, думая, что мы всё делаем правильно, мы только соревнуемся в степени одураченности, получая безумие в качестве награды и глупость в качестве общей атмосферы, где невежество прикидывается первостепенным долгом, чтобы развязать руки лжи и расчету. Мы остались детьми, и, пока жива семья, мы ими останемся.
Семья — это институт, который однажды придется преодолеть, у нее больше не осталось прав на существование: она, в большинстве случаев, призвана множить население, а мир перенаселен, в ней кроется источник наших самых спорных идей, и мы не можем позволить себе роскошь ложных идей среди творений, обоснованность которых поражает.
Только евгенические семьи еще можно терпеть, но всем известно, насколько они редки, остальные же в конце концов окажутся нежелательными, и в мире, которому угрожает нищета, всякая нищая семья прибавляет несчастья, всякая нищая семья совершает преступление одним фактом своего существования. Нужно убедить себя в том, что милосердие — бред, который бесчестит тех, кем движет, и лучше покончить с собой, чем стать его жертвой и служить трапезой для милосердных душ.
Промискуитет — доля неимущих всех стран и возрастов — есть верх мерзости, несмотря на молчание религиозных и моральных авторитетов: никто не заикается об этом вот уже пятьдесят веков, потому что мерзость предпочтительней для порядка, чем бесплодие. Порядок всегда был бесчеловечен, и порядок морали — более прочих.