Молния Господня
Шрифт:
На минуту воцарилась тишина, разрушенная глухим шуршащим хохотом донны Мирелли. «Вы уверены, мой мальчик, что наши порядочные женщины не хотят походить на проституток? Многие из них завидуют блудницам…»
— Кем они хотят быть — это известно только их духовникам. Но никто из них не захочет так называться…
Мессир Вено переглянулся с мессиром Чинери, и стало понятно, что мысль Вианданте нашла глубокий отклик в их сердцах, и указ не сегодня-завтра, и вправду, появится. В эту минуту инквизитор обратился к молчащему до сих пор архивариусу. «С какого века существует архив в Тридентиуме? Какой документ самый древний?» Синьор Квирино бросил на инквизитора осторожный взгляд умных и глубоких глаз.
— Есть документы старше Христовой эры, на очень ветхих папирусах. Это какие-то счета и несколько договоров. Всё остальное — пергаменты. Много творений Святых отцов начальных веков. Некоторые, к несчастью, основательно изъедены мышами… А большинство материалов — монастырские летописи да судебные решения.
— Неужели мыши осмелились покуситься на труды Учителей Церкви? Это кощунство. Вы завели в архиве кошку?
— Да, несколько кошек состоят у нас на довольстве, — улыбнулся архивариус. Леваро обратил внимание, что на лице Джеронимо промелькнула загадочная улыбка. Промелькнула и растаяла. Юный Марио, наконец, нашёл нужный аргумент.
— Но Мирандола просто сводит христианский нравственный идеал к совокупности этических норм…
— Христос принес на землю не совокупность этических норм, мальчик. Для этого с неба могла сойти ещё одна Моисеева скрижаль. С Христом пришло спасение, и никакое, пусть даже рабское, исполнение этических норм, не заменяет Христа. Этого-то Мирандола, боюсь, и не понимал.
— Но он говорил о Христе…
— А также о Моисее, Магомете, Зороастре, Гермесе Трисмегисте, древнегреческом Орфее, Платоне, Аристотеле, Плотине, Эмпедокле, Авиценне, Аверроэсе…
— Он просто страстно хотел познать истину, откуда бы она не исходила…
— Не могу это приветствовать. Можно хотеть пить, мой мальчик, но это не повод припадать к любой луже… Из иных луж попьешь — козленочком станешь. Жемчуг можно найти и в навозной куче. Говорят даже, какому-то петуху повезло. Но это не значит, что именно там его и надо искать. Жемчуга творятся в океанских глубинах. К тому же Истину нельзя познать, её можно лишь стяжать — подвигом духа. Соблазн знания греховен не потому, что знание греховно, а потому что этот соблазн есть ложь. Абсолютное знание дается лишь слиянием с Богом. Но, если Истина уже есть, чего ещё искать? Все поиски такого рода — просто путь в тупик, в лучшем случае.
— А в худшем?
— В бездну…
— Вы не очень высокого мнения о человеке…
— Я высочайшего и восторженного мнения о Христе. И его догматы считаю столпами Истины. Да, в отличие от принца, я не вижу в человеке великого чуда. В силу обстоятельств я имею дело с исчадиями ада и слугами Сатаны. Но не могу отрицать их человеческой сущности. Я вижу, что происходит с иными людьми… Если заморозить воду — получишь лёд, но если согреть лёд — он станет водой. Но в иные метаморфозы необратимы. Если вино проливается на плащ — это уже не вино, а пятно… Неизменен только Бог, юноша. Человек не может быть мерой всех вещей.
— Но человеческий разум…
— «В лукавую душу не войдет Премудрость и не будет обитать в теле, порабощенном греху…», а разум, мой мальчик, тут не причем. Подобное познается лишь подобным, и человек способен вместить ровно столько Истины, насколько истинен сам. Божественные истины не противоразумны, но сверхразумны. Традиции морали совершеннее возможностей разума. Когда я слышу о чьих-то нравственных вопросах, я оглядываюсь, желая из праздного любопытства взглянуть на это воплощение глупости, для которого сложно то, проще чего не бывает. В вопросах личной морали верующего любой вопрос решается в духе раньше, чем разум успеет подать голос. Все ухищрения дьявольских сил и лукавства собственного разума меркнут перед единым укором гласа Божьего… Бог, юноша, вот мера всех вещей. Перестав верить в Бога, уже сегодня многие стали верить в черта, а закончат тем, что начнут верить черт знает во что. Почему вы, мессир — обратился он к Дамиани, — не объяснили это своему племяннику?
Мессир Дамиани, мягко улыбаясь, заметил, что он пытался, но для юных обаятельны только мысли молодых и высокообразованных, подобных его высочеству принцу Пико делла Мирандоле, да прославленных, как Марсилио Фичино… Марио не сдавался.
— Но учение Мирандолы о красоте мира и преодолении мрачного аскетизма…
— Аскетизм, юноша, это преодоление в себе животного, — перебил Джеронимо. — А дальше разум, который вы склонны столь превозносить, пусть подскажет вам, что последует за преодолением аскетизма. Кто-то полагает, что человек взлетит. Я думаю, опустится на четвереньки и по-свински захрюкает. Мессир ди Траппано преодолел в себе аскетизм — но Богом не стал, лишь вконец освинел и озверел, — инквизитор поморщился, вспомнив подробности инфернальных кутежей «веселых волчат», кои вынужден был выслушивать во всех омерзительных подробностях. — Да, я готов, отдавая дань любимому вами свободомыслию, допустить, что и у свиней тоже есть какой-то свой, особый, свинский взгляд на жемчуга… но дайте свинье жемчуг — и он будет потоптан… Откровению, поймите, не столько враждебен грех, сколько именно свинская пошлость, юноша, умаление всех ценностей, а пошлость, увы, становится неотъемлемым свойством разума, утратившего понимание Бога. Мессир Дамиани заметил, что мысли мессира Империали несут печать божественной мудрости, и мягким жестом дал племяннику понять, что его праздное любопытство утомительно… Однако, инквизитор, наклонившись в смутившемуся Марио, продолжил, и голос его обрёл вдруг напевную мелодичность:
— Сын мой, не пленяйся красотой слова человеческого, ибо Царствие Божие не в словеси, но в силе… Никогда не читай слово, чтобы считали тебя за учёного, но учись умерщвлять пороки в себе. В Божьей власти — смиренную мысль возвысить во мгновение, и постигнет она разум истины вечной, как невозможно постигнуть в училище человеческом и в десять годов науки. Господь научает без шуму словес, без смущения мнений, без пышности похвал, без состязания пререканий! Он научает презирать земное, от сиюминутного отвращаться, вечного искать, кроме Него, не желать ничего, и превыше всего пламенно любить Его…
Старик осведомился, где учился мессир Империали? Тот улыбнулся.
— Я? У Пьетро Помпонацци, он с 1512 года преподавал философию в Болонском университете. Я очень любил Перетто Мантуано, он стяжал тогда славу главы современных перипатетиков. Его лекции были блестящи, его трактаты я читал с восторгом. — На лице Вианданте появилось странное выражение нежности, не примечаемое раньше Леваро. — Помню однажды, уже на старости лет, незадолго до смерти, узнав из письма Антонио Пигафетты о существовании людей на экваторе, что, базируясь на «Метеорологии» Аристотеля, относительно земли, непригодной для обитания в зоне между тропиком Рака и Козерога, категорически отрицала наука, он сообщил об этом нам на лекции, объявив, что может опровергнуть аподиктический силлогизм Аристотеля о необитаемости этой земли письмом друга, который пересёк зону тропиков и нашёл ее населённой… При этом сопроводил своё сообщение достаточно неожиданным в устах поклонника Стагирита замечанием: «Стало быть, то, что здесь говорит Аристотель, — чепуха»… Милейший был человек. Он почил с миром шесть лет назад… Клезио, услышав имя Помпонацци, подошёл к ним ближе.
— Я, вообще-то, невысокого мнения о нашем университетском образовании, — продолжал меж тем Джеронимо, — подкованный осёл разве что крепче упирается, но если мирское знание не делает дурака умным, то человеку с головой оно не во вред. Однако все эти наши новоявленные гуманисты — в массе вовсе неучи, ученые без степеней и званий, никому не известные филологи, риторы, дипломаты, самовольно и самозвано взявшие себе имя «философов», - ведь никакие университеты и орденские капитулы не присваивали им званий докторов и магистров философии и теологии!