Молния
Шрифт:
Кокошка мог перерезать телефонные провода в квартире Шейнов, тихонько проникнуть в дом, убить девчонку и ее отца, а затем незаметно ускользнуть, прежде чем полиция отреагирует на выстрелы. У него был не только особый дар, но и тяга к подобным делам.
Однако если он убьет их, не узнав, почему это делает, и не поняв, какую роль они играют в планах Штефана, то, вероятно, впоследствии обнаружит, что их ликвидация стала ошибкой. Прежде чем действовать, следовало узнать истинную цель Штефана.
И Кокошка неохотно убрал револьвер в карман.
В безветренную
В час ночи вторника в конце марта мокрые от дождя улицы, затопленные кое-где на перекрестках, были пустынными, за исключением военного транспорта. Штефан выбрал окольный путь до института, чтобы избежать известных контрольно-пропускных пунктов, опасаясь при этом наткнуться на временный дорожный пост. Бумаги Штефана были в порядке, форма допуска освобождала его от соблюдения комендантского часа, однако он предпочитал не попадать в поле зрения дотошной военной полиции. Он не мог допустить, чтобы его автомобиль обыскали, поскольку в чемодане на заднем сиденье лежали медная проволока, детонаторы и пластиковая взрывчатка. Все это было приобретено нелегально.
Ветровое стекло запотевало от дыхания, дождь превращал зловещий черный город в расплывчатое пятно, дворники машины были изношены, а колпаки фонарей ограничивали поле зрения, в результате чего Штефан едва не пропустил узкую, вымощенную булыжником улочку, пролегавшую за зданием института. Ударив по тормозам, Штефан резко повернул руль. Седан под визг шин завернул за угол и заскользил по мокрому булыжнику.
Штефан припарковался в темноте у заднего входа, вышел из автомобиля, взял с заднего сиденья чемодан. Институт располагался в невзрачном четырехэтажном кирпичном здании с зарешеченными окнами. От здания исходила аура опасности, хотя с виду оно явно не походило на место, которое таило секреты, способные радикально изменить мир. Металлическая дверь на скрытых петлях была выкрашена черной краской. Штефан нажал на кнопку звонка и, услышав, как за дверью раздался протяжный звон, принялся напряженно ждать.
Он надел резиновые сапоги, поднял воротник плаща, но не позаботился о шляпе и зонте. Мокрые от дождя волосы облепили череп, холодные струйки текли по затылку.
Зябко поежившись, Штефан посмотрел на прорезь окна в стене возле двери. Оконное стекло шириной шесть дюймов и высотой один фут было зеркальным снаружи и прозрачным с внутренней стороны.
Он терпеливо слушал, как дождь барабанит по крыше автомобиля, молотит по лужам, булькает в водосточной трубе. И со злобным шипением хлещет по листьям платанов на обочине.
Над дверью зажегся свет. Конусообразный плафон задерживал золотистое сияние, так что луч света был направлен прямо на Штефана.
Штефан улыбнулся в зеркальное смотровое окно. Улыбка предназначалась охраннику, которого он не видел.
Свет погас, лязгнул, открывшись, ригельный замок, дверь распахнулась вовнутрь. Штефан знал охранника: Виктор какой-то там, крепкий мужчина лет пятидесяти с коротко стриженными седыми волосами, в очках в стальной оправе. Охранник, суровый снаружи, но мягкий в душе, по натуре был настоящей наседкой, пекущейся о здоровье друзей и знакомых.
– Герр Штефан, что вы здесь делаете в такой час и в такой ливень?
– Мне не спалось.
– Жуткая погода! Входите, входите! Так и простудиться недолго!
Штефан вошел в тамбур и, пока Виктор запирал дверь, порылся в памяти в поисках обрывков информации о личной жизни охранника.
– Судя по вашему виду, ваша жена по-прежнему готовит вам эти потрясающие блюда с лапшой, о которых вы мне рассказывали.
Отвернувшись от двери, Виктор тихо рассмеялся и похлопал себя по животу:
– Клянусь, ее нанял сам дьявол, чтобы ввести меня в грех чревоугодия! А это у вас что такое? Чемодан? Вы решили здесь поселиться?
Вытерев мокрое от дождя лицо, Штефан сказал:
– Да так, данные исследований. Брал их домой несколько недель назад. Работал по вечерам.
– У вас что, совсем нет личной жизни?
– Я выделяю себе ровно двадцать минут каждый второй четверг.
Виктор неодобрительно поцокал языком, затем подошел к письменному столу, занимавшему треть пространства небольшой комнаты, поднял телефонную трубку и позвонил второму ночному охраннику, дежурившему в вестибюле перед главным входом в институт. Когда кого-то впускали внутрь в неурочное время, дежурный охранник всегда предупреждал коллег в другом конце здания во избежание ложной тревоги и, возможно, случайной стрельбы в сотрудников, явившихся без злого умысла.
Оставив мокрый след на вытертой ковровой дорожке, Штефан выудил из кармана плаща связку ключей и подошел к внутренней двери. Как и наружная, она была стальной, на скрытых петлях, и открыть ее можно было лишь двумя ключами, повернутыми одновременно: один ключ имелся у сотрудника с соответствующим уровнем доступа, второй – у дежурного охранника. Исследования, проводившиеся в институте, были настолько выдающимися и секретными, что даже ночной охранник не имел доступа в лаборатории и архив.
Виктор положил телефонную трубку:
– Насколько вы здесь задержитесь?
– На пару часов. Кто-нибудь еще работает сегодня вечером?
– Нет. Вы единственный мученик. И должен вам сказать, никто толком не ценит мучеников. Спорим, вы загоните себя в гроб, и ради чего? Кто это оценит?
– Элиот писал: «Святой и мученик правят из могилы».
– Элиот? А это еще кто такой? Какой-то поэт или вроде того?
– Томас Элиот. Да, поэт.
– Значит, «святой и мученик правят из могилы»? Ничего не слышал о таком. Непохоже, что это одобренный властями поэт. Наверняка инакомыслящий. – Виктор от души рассмеялся.
Его развеселила абсурдная идея, что этот трудоголик может быть предателем.
Вдвоем они открыли внутреннюю дверь.
Перетащив чемодан с взрывчаткой в коридор подвального этажа института, Штефан включил свет.
– Если у вас войдет в привычку работать по ночам, – заявил Виктор, – я принесу вам один из пирогов, которые печет моя жена, чтобы вы хоть чуть-чуть подкрепились.
– Спасибо, Виктор. Но, надеюсь, это все же не войдет у меня в привычку.
Охранник закрыл за собой металлическую дверь. Замок звякнул и автоматически защелкнулся.