Молния
Шрифт:
– Как ты там, папа?
– Сэм кивал головой, сморкался и говорил, чтобы они продолжали, но через секунду снова начинал плакать, и Дании снова о нем беспокоился, а Сэм громогласно, как иерихонская труба, сморкался. Судья сказал:
– Послушайте, молодой человек, ваш отец плачет от радости, так что не будем задерживаться, меня еще три пары ждут.
Но даже если бы отец жениха не заливался слезами, а жених не был великаном с добрым сердцем младенца, то все равно это была бы незабываемая свадебная церемония из-за присутствия Тельмы. У Тельмы была удивительная прическа, волосы выстрижены клоками, торчавшими в разные стороны, а пряди на лбу покрашены в лиловый цвет. В самый разгар лета, да еще на свадьбу, она надела красные лодочки на высоком каблуке, черные брюки в обтяжку и черную блузку, специально разодранную во многих местах, а вместо пояса подхваченную стальной цепью. Вокруг глаз были густо наложены фиолетовые тени, на губах кроваво-красная помада, в одном ухе серьга, похожая на рыболовный крючок.
После церемонии, когда Дании о чем-то договаривался с отцом, Тельма уединилась с Лорой в уголке вестибюля здания суда и объяснила свой странный вид:
– Это значит одеться под панка, в Англии это сейчас самое-самое. Здесь еще никто этого не носит, но через пару лет все будут одеты по этой моде. А потом это здорово подходит для моего номера. Я выгляжу пугалом, и стоит мне только появиться на сцене, как публика уже падает от смеха. И мне это тоже очень на руку. Будем говорить прямо, Шейн, годы меня не красят. Господи, если бы уродство считалось болезнью, то я была бы среди первых пациентов. Что касается стиля панк, то у него есть свои преимущества: с помощью косметики поярче и прически почудней можно совершенно преобразить себя, и никто не заметит, какая ты невзрачная, нужно только, чтобы ты выглядела фантастично. Господи, Шейн, какой же он большой, этот твой Данни. Ты много рассказывала о нем по телефону, но никогда не обмолвилась, что он такой огромный. Обряди его в костюм гориллы и дай погулять по Нью-Йорку, снимай все на пленку, и вот тебе готовый фильм ужасов, и не надо тратиться на постройку миниатюрных декораций. Так, значит, ты его любишь?
– Я его обожаю, - ответила Лора.
– Он не только большой, но и добрый, может, из-за всех жестокостей, что он видел во Вьетнаме, да и сам принимал в них участие, а может быть, потому, что у него всегда было доброе сердце. Он очень ласковый, Тельма, очень внимательный, и потом он считает меня одним из лучших авторов на свете.
– А помнишь, когда он одаривал тебя жабами, ты считала его психопатом.
– Небольшая ошибка в суждении.
Двое полицейских провели через вестибюль молодого мужчину в наручниках по пути в один из судейских залов. Арестованный внимательно оглядел Тельму и сказал:
– Эй, детка, может, займемся?
– Вот оно, неотразимое обаяние Аккерсонов, - сказала Тельма.
– Тебе достался одновременно греческий бог, милый плюшевый мишка и верный раб, а я получаю гнусные предложения от подонков общества. Но если хорошенько подумать, то у меня вообще не было никаких предложений, так что все еще впереди!
– Не надо принижать себя, Тельма. Не преувеличивай. Обязательно найдется хороший человек, который поймет, какое ты сокровище.
– Это наверняка будет Чарльз Мэнсон, если, конечно, его досрочно выпустят.
– Да нет же. Вот увидишь, ты будешь такой же счастливой. Я в этом уверена. Это твоя судьба, Тельма.
– Господи, Шейн, ты становишься неизлечимой оптимисткой. А как насчет той молнии? А все те глубокомысленные разговоры, которые мы вели на полу нашей комнаты в приюте, помнишь? Мы тогда решили, что жизнь - это комедия абсурда и что время от времени, для равновесия, она внезапно нарушается моментами трагедии, чтобы по контрасту сделать смешное еще более смешным.
– Может быть, это была последняя такая молния в моей жизни, - сказала Лора. Тельма внимательно посмотрела на нее.
– Я тебя знаю, Шейн, надеюсь, что этот настрой на счастье не обернется для тебя разочарованием. Надеюсь, ты забыла о прошлом, девочка, да я в этом и не сомневаюсь. Пожелаю только, чтобы в твоей жизни не было больше этих самых молний, - Спасибо тебе, Тельма.
– И еще скажу тебе, что твой Дании - редкостный человек, настоящее сокровище. Будь здесь Рут, ей он бы тоже понравился, она была бы от него в восторге.
Они обняли друг друга и на мгновение превратились в храбрых и в то же время слабых девочек, внешнесамоуверенных, а в душе испуганных перед лицом слепой судьбы, от капризов которой зависела вся их вместе прожитая юность.
В воскресенье, двадцать четвертого июля, Лора и Дании возвращались в квартиру в Тастине из Санта-Барбары, где провели неделю после свадьбы, и сразу же отправились в магазин, чтобы купить что-нибудь поесть, а потом вместе приготовили обед: хлеб из муки грубого помола, мясные тефтели в микроволновой печке и спагетти. Лора отказалась от своей квартиры и переехала к Дании за несколько дней до свадьбы. По совместно разработанному плану они должны были прожить в этой квартире два-три года. Они так долго и подробно обсуждали свое будущее, что теперь оно представлялось им в виде одного слова с большой буквы:
"План", как если бы это было специально разработанное где-то на небесах руководство для их семейного союза, в котором точно предусмотрены все детали их совместной жизни. План предусматривал, что только через два-три года они сделают первый взнос для оплаты собственного дома, - это позволит им сохранить в неприкосновенности надежные ценные бумаги, скопленные Дании, - и только тогда они покинут эту квартиру.
Они обедали на кухне, откуда открывался вид на королевские пальмы во дворе, залитом золотистым предзакатным солнцем, и обсуждали основу Плана, а именно: Дании работает, а Лора сидит дома и пишет свою первую книгу.
– Когда ты станешь страшно богатой и знаменитой, - сказал Дании, накручивая спагетти на вилку, - я брошу работу на бирже и стану распоряжаться нашими финансами.
– А что, если я никогда не стану богатой и знаменитой?
– Наверняка станешь.
– А если меня никогда не напечатают?
– Тогда я с тобой разведусь.
Лора бросила в него кусочком хлеба.
– Злодей.
– Мегера.
– Хочешь еще тефтелей?
– Хочу, если не будешь ими бросаться.
– Я уже смягчилась. Правда, у меня вкусные тефтели?
– Очень вкусные, - согласился он.
– Твоя жена - искусная кулинарка, и это надо отпраздновать.
– Полностью поддерживаю предложение.
– Давай займемся любовью. Данни поинтересовался:
– Прямо тут, за обедом?
– Нет, в кровати.
– Она отодвинула стул и встала.
– Идем. Обед всегда можно разогреть.
В первый год они часто занимались любовными играми, и Лора находила в их близости нечто большее, чем сексуальное удовлетворение, нечто гораздо большее, чем она когда-либо ожидала. Сжимая друг друга в объятиях, они становились единым целым, одним человеком, у них было одно тело, одни мысли, одна душа, одна мечта. Да, она любила его всем сердцем, но это чувство единения было больше, чем любовь, или, по крайней мере, отличалось от любви. А когда наступило их первое Рождество вместе, она поняла, что это чувство было чувством принадлежности, чувством семьи, которого она не знала долгие годы; он был ее мужем, а она его женой, и когда-нибудь, через два или три года, в соответствии с Планом, у них родятся дети. Теперь она знала, что ничто на свете несравнимо с умиротворением, которое дает семья.