Молния
Шрифт:
Не отвечая на вопросы, незнакомец бросил две подушки к изголовью кровати. Положил на покрывало ноги в мокрых грязных ботинках и растянулся на постели.
– Что бы вы там ни думали, вы не виноваты в смерти сына. Вы только врач, а не чудотворец.
А вот уход Анны - это ваша вина. Как и то, что вы превратились в настоящую угрозу для ваших больных.
Марквелл попытался было возражать, но вздохнул и низко опустил голову.
– Знаете, в чем ваша беда, доктор?
– Скажите, ведь вы все знаете.
– Ваша беда в том,
Марквелл поднял голову и замигал, вглядываясь в незнакомца.
– Не понимаю.
– Постоянные страдания все-таки кое-чему вас научили, Марквелл, так что, если вы перестанете прикладываться к бутылке и научитесь ясно мыслить, для вас еще не все потеряно. У вас еще есть небольшой шанс исправиться.
– А может, я не хочу исправляться?
– Боюсь, что тут вы говорите правду. Мне кажется, вы страшитесь смерти, но не знаю, хватит ли у вас мужества, чтобы продолжать жить.
Марквелл дышал винным перегаром и мятой. Во рту пересохло, язык распух. Он жаждал опохмелиться.
Без надежды на успех он подвигал руками, привязанными к стулу. Наконец, презирая себя за жалостливый голос, но не в силах держаться с достоинством, он прохныкал:
– Что вам от меня нужно?
– Я не хочу, чтобы вы сегодня ехали в больницу. Я хочу быть точно уверен, что вы не будете принимать роды у Джанет Шейн. Вы превратились в мясника, потенциального убийцу, и на этот раз вас надо остановить...
Марквелл облизал сухие губы.
– Я до сих пор не знаю, кто вы такой.
– И никогда не узнаете, доктор. Никогда.
Никогда прежде Боб Шейн не испытывал такого страха. Он изо всех сил сдерживал слезы, потому что суеверно полагал, что открыто проявлять страх - это значит искушать судьбу, что может навлечь смерть на Джанет и младенца.
Сгорбившись, опустив голову, он молил про себя: "Господи, ведь Джанет могла сделать лучший выбор. Она такая красивая, а я - настоящее чучело. Я всего-навсего простой бакалейщик, и моя лавчонка никогда не будет приносить большого дохода, а она все равно меня любит. Господи, она такая хорошая, добрая, скромная... она не должна умереть. Может, Ты хочешь забрать ее потому, что она уже достойна рая. Но я-то еще не достоин и нуждаюсь в ней, чтобы она могла сделать из меня хорошего человека".
Дверь отворилась.
Боб поднял голову.
Доктор Карлсон и доктор Яматта в зеленых больничных халатах вошли в комнату.
Их появление испугало
Глаза Яматты никогда не были такими грустными.
Доктор Карлсон был высоким солидным мужчиной, который выглядел представительно даже в мешковатой больничной форме.
– Мистер Шейн... Я очень сожалею. Очень сожалею, но ваша жена скончалась во время родов.
Боб застыл на месте, словно ужасная новость обратила его в камень. Он почти не слышал, что говорит Карлсон.
– Слишком узкий таз... одна из тех женщин, которых природа не предназначала для деторождения. Ей нельзя было беременеть. Сожалею... Очень сожалею... все, что было в наших силах... сильное кровотечение... но младенец...
Слово "младенец" вывело Роберта из состояния паралича. Он неуверенно шагнул к Карлсону.
– Вы сказали "младенец"?
– Это девочка, - ответил Карлсон.
– Здоровенькая маленькая девочка.
Боб считал, что все потеряно. И вот теперь он смотрел на Карлсона, и в его душе зарождалась робкая надежда, что частица Джанет не умерла и что в конце концов он не совсем одинок в этом мире.
– Это правда? Девочка?
– Да, - подтвердил Карлсон.
– Удивительно красивый ребенок. Она родилась с густыми темными волосами.
Глядя на Яматту, Боб произнес:
– Моя девочка выжила.
– Да, - в свою очередь подтвердил Яматта. Горькая улыбка мелькнула у него на губах.
– Вы должны благодарить доктора Карлсона. Боюсь, что миссис Шейн была обречена. А в менее опытных руках погибла бы и девочка.
Все еще боясь поверить. Боб обратился к Карлсону:
– Ребенок... Ребенок выжил, значит, мне есть за что благодарить судьбу.
Врачи стояли в неловком молчании. Затем Яматта положил руку на плечо Боба Шейна, словно чувствуя, что тот нуждается в таком прикосновении.
И хотя Боб был куда выше и тяжелее хрупкого доктора, он склонился к Яматте. Подавленный горем, он расплакался, и Яматта обнял его.
Хотя незнакомец пробыл у Марквелла еще час, он молчал и не отвечал ни на один его вопрос. Погруженный в свои мысли, он лежал на кровати, уставившись в потолок и почти не двигаясь.
По мере того как доктор трезвел, его начала одолевать мучительная головная боль. Как всегда во время похмелья, он испытывал к себе еще более острую жалость, чем та, которая вынуждала его пить.
Наконец незваный гость посмотрел на свои часы:
– Одиннадцать тридцать, мне пора уходить.
– Он поднялся с кровати, подошел к стулу и вытащил из-под бушлата тот самый нож.
Марквелл напрягся.
– Я немного подрежу веревки, доктор. За полчаса вы сумеете из них выпутаться, если очень постараетесь. А у меня будет достаточно времени, чтобы убраться отсюда подальше.
Пока человек, склонившись, подрезал веревки, Марквелл ждал, что лезвие ножа вот-вот вонзится ему между ребер.