Молочный рейс(Камчатские были)
Шрифт:
— Ну вот видите, ещё одна, — оживлённо затараторила девушка.
Старшая ничего не ответила, а только в упор посмотрела на художника-препаратора.
— Вы её уничтожили?
— Кого? — снаивничал тот.
— Ля-гуш-ку, — чётко выговорила сотрудница. — Как я вам сказала.
Разговор перебил телефонный звонок.
— Говорят из редакции, — послышалось в трубке. — Нам бы хотелось подарить музею лягушку. Она у нас в отделе информации. Приходите. И хорошо бы, вы написали нам…
— Поезжайте и заберите злосчастную, — приказала старшая девушке и развела руками, — Раз уж вокруг неё общественное мнение…
Как
Пурга была на исходе. Снеговые волны — заструги— уже застыли. Только над самыми высокими чуть вихрилась позёмка. Пурга, наверное, была последней.
Шёл май. Солнце не покидало небо. Кусты кедрового стланика, чуя тепло, весну, зашевелились, пробивая иглами снеговой полог.
Возле такого зелёного островка корка наста приподнялась, треснула… Но вместо хвои оттуда показалась остроносая головка, лапы… И вот весь он, белый пушистый комок, сбивает с себя снежную пыль. Отряхнувшись, остался таким же белоснежным, и если бы не три чёрные точки: нос и глаза — не заметишь. Малыш огляделся и отчаянно заскулил, тоскливо опущенный хвостик вздрагивал, широко расставленные лапы искали опоры, но какая же опора — рыхлый снег?
Бороздя наст полуголым животом, пополз к солнцу. Полз и скулил. Вдруг писклявые звуки застыли в горле. Уши насторожились, корпус вытянулся — ему послышался скрипящий звук полозьев. Оглянулся. Приближалась цепочка собак.
Нарта!.. Вчера в пургу он выпал из такой же и потерялся в бушующей тундре… Малыш завизжал ещё громче, энергично заработал лапами. Он знал, что нарта — это хозяин, который накормит, это его четвероногие сородичи. Нарта — это жизнь!
— Кокумэй! Смотри-ка! — удивился чукча и, воткнув в снег остол — палку с железным наконечником, притормозил упряжку. — Ипполюкен — маленький, — покачал он головой и сунул живую находку за пазуху.
Так у щенка оказался новый хозяин, Киман'aху, пастух оленьего стада из колхоза «Тумгут'yм», что значит «Товарищ».
Бригада Киманаху пасла оленей в долине реки Апуки. Щенок, которого так и назвали Ипполюкен, находил эту речку замечательной. В ней много рыбы. А рыбу Ипполюкен любил. Зимой его, как и всех собак по северному обычаю, кормили один раз в день юколой — вяленой рыбой. Не очень уж сытно. Но летом в реку из Берингова моря двинулась на нерест жирная горбуша. Её было видимо-невидимо. Рыбины ворочались, высовывали горбатые спины и большие скользкие морды, обдирались до крови о камни. Шли и шли к заветным родничкам, чтобы выметать икру.
В этот живой серебристо-серый поток, похожий на расплавленное олово, из которого его хозяин отливал жиканы — круглые пули на волков и медведей, — было так же страшно попасть, как и отведать настоящего горячего олова. Но Ипполюкен наловчился выхватывать лососей прямо с берега.
На летних кормах пёс быстро подрос и к осени уже помогал пастуху. Оленей в стаде больше тысячи. Их надо перегонять на сытные ягельники, а то к морю— попоить солёной водой, охранять от волков и другого зверья. И всему этому Ипполюкена учили, старались сделать из него настоящую
Однажды, во время перегона стада, напарник Киманаху заболел. Пришлось наладить нарту и везти его в бригадный стан. За главного в стаде остался Ипполюкен.
…Тихо. Высоко в небе светила круглая луна. Пёс лежал возле наглухо закрытой меховой палатки и дремал. Но уши чутко прислушивались к дыханию спящих оленей. Внезапно он уловил какой-то шорох. Насторожился, вскочил и без лая побежал по краю стада.
Забеспокоились и олени. Они поднялись, стали сбиваться в кучу. В морозном воздухе послышался треск: животные сталкивались рогами. Минута — и стадо рванулось лавиной.
Ипполюкен бросился наперерез. И… нос к носу столкнулся со взъерошенной тушей: лобастая голова с маленькими ушами, обвисший зад и тощие, впалые бока. Медведь!..
«Гав-гав-гау-у-у!» — залился Ипполюкен и, боясь приблизиться, принялся яростно скрести снег.
Топтыгин поднялся на дыбы, рыкнул и кинулся на пса.
Топтыгин поднялся на дыбы, рыкнул и кинулся на пса.
Тот отпрыгнул. Зверь обернулся, размахнулся лапой — мимо. Собака проскочила под животом. Освирепев, она неожиданно для самой себя цапнула гостя за «штаны» — за ляжки, заросшие длинной свалявшейся шерстью. Ещё набег медведя — и опять промах. Ипполюкен, увернувшись, повис сзади.
Мишка крутился, как в колесе, но не мог поспеть за ловким псом. А тот с каждой атакой делался всё смелее и, наседая, хватал медведя за ноги, за бока…
От боли и злости Топтыгин ревел, кувыркался и, наконец почувствовав своё бессилие перед маленьким бесстрашным сторожем, задумал удрать. Припустился было, но Ипполюкен славно умел завёртывать даже быстроногих оленей, а с этим неповоротливым дураком, каким ему теперь казался медведь, было куда проще. Беспрестанно хватая врага, собака заставила его топтаться на одном месте.
Неподалёку рос островок кедрового стланика. Искривлённые кусты кедрача растеклись по снегу тёмно-зелёными щупальцами. Медведь разглядел — и туда. Вырвал куст побольше и, подхватив его, двинулся опять в наступление. Разъярённый, машется, а по собаке попасть не может. Лупит изо всех сил, только иглы летят. Снег от хвои позеленел. Злится Топтыгин, а собака хоть и осипла от лая, но прыгает, изворачивается да ещё ухитряется зубами рвануть.
Понимает зверь — дело плохо: не отбиться от пса, не убежать. Устал, язык чуть не на полметра высунулся. Спасение всё же нашёл: заскочил в глубь хвойного пятачка. Рассуждает: если сюда лайка забежит, сразу придушу, тут-то ей развернуться негде.
Ипполюкен и сам не глуп, хитрость разгадал. В стланик не лезет, носится возле — и всё тут.
Только медведь сунется выскочить, лайка сразу тут — и хвать за «штаны». Зверь — прятаться. Лежит в стланике, глаз с собаки не сводит, а та чуть поодаль, на снегу, и тоже глядит. Следят друг за другом. Медведь голову поднимет — Ипполюкен: «р-ррр», дескать, я тут, жду. Топтыгин снова в кусты…
Утром на перевале показалась чёрная точка. Ипполюкен обрадовался — это возвращался хозяин. Собака принялась бегать вокруг кедрача.