Молодинская битва. Риск

Ананьев Геннадий Андреевич

Увы, не свершилось и на сей раз. Государь, перед лицом которого предстали со связанными руками знатные татарские языки, повелел:

— В пыточную их. Провожу рать, сам в башню наведаюсь. — И к Воротынскому: — Поспешим в Успенье божьей матери. Патриарх сам благословлять станет.

— Челом бью, государь, — понимая, что настаивать на своем потом будет бесполезно, Воротынский решил выпросить себе малое послабление. — Дозволь через день догнать князя Андрея Ивановича. Дружина моя малая только-только прискакала. Коням отдохнуть бы.

— Будь по-твоему. Главного воеводу князя Вельского извести.

«Юнец еще, а ишь

ты — главный воевода, — кольнуло самолюбие князя Воротынского. — Не по сеньке шапка. Иль рода нашего Вельские знатней?!»

Однако недовольства своего никак не выказал. Ответил, покорно склонив голову:

— Как велишь, государь.

Не вспомнил государь Василий Иванович о большой дружине князя, и это навело Воротынского на мысль оставить ее всю в уделе. Нужна она там будет. Очень нужна. Когда передавал князю Дмитрию Вельскому разговор с царем, специально не упомянул о большой дружине. Так и сказал:

— Государь дозволил мне с дружиной моей малой спустя день идти в поход.

— Дозволил раз, значит — дозволил, — равнодушно воспринял сообщение Воротынского главный воевода. — В Коломне стоять будешь. С великим князем Андреем, — и добавил, понизив голос, чтобы никто не услышал, не дай Бог: — Он в ратном деле не мастак, тебе ему советы давать, а битва случится, тебе воеводить. На меня не рассчитывай. Я в Серпухове стану. Гонцов туда шли.

«Ишь ты! От горшка два вершка, а туда же. Воевода! Мастак в ратном деле!»

Нет, не позволяла родовая гордость воспринимать без недовольства все, что говорит князь Вельский, ибо ему, Воротынскому, и по отчеству и по ратной умелости, а не юнцу заносчивому, стоять бы главным воеводой. Но что он мог поделать, если на то воля государя Василия Ивановича.

«А дружину не трону из вотчины. Не трону!»

Но сомнение все же возникло, как его действия воспримет царь, если вдруг узнает, что только с малой дружиной пошел он, Воротынский, на Оку, осерчать может. И попадешь в опалу. Да и не по чести это.

На литургии стоял, принимал благословение патриарха, домой возвращался, а все никак не унималось в его душе противоборство чести и бесчестия, хотя и убеждал себя, что, оставляя в вотчине своей дружину, обережет тем самым цареву украину от разорения, перекроет обходной путь крымским разбойниками.

«Нет! Не возьму!» — какой, казалось бы, раз твердо решал, но успокоения не наступало.

Победил в конце концов принцип: своя рубашка ближе к телу. Послал князь в свой удельный град Никифора Двужила с единственным повелением:

— Вотчину сбереги, но особенно — княгиню с наследником, Бог даст, благополучно она разрешится. Всю большую дружину тебе оставляю. Воеводь.

Весьма удивился Никифор такой воле княжеской, но перечить не посмел. Ответил покорно:

— Понятно. Все исполню.

— Сегодня же скачи. Не ровён час, отколет Мухаммед-Гирей пару тысяч по Сенному шляху на Белев. Оку обогнут крымцы, как прежде бывало, и — на моей вотчине. Через Угру потом и — куда душа пожелает: на Тулу, на Серпухов, на Москву… Я на месте Гирея так бы и поступил, чтоб о Казани никакого сомнения не возникало, послал бы на Козельск, Одоев какую-то часть своих сил. Так что поспешить тебе следует. Ни дня не медля стольный мой град к осаде готовь. На Волчьем острове для княгини все, как говорено, устрой.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Никифор Двужил

поскакал в Воротынск не мешкая, взяв с собой только коновода с парой заводных [63] коней. По Калужской дороге. Обычно, когда князь находился в Москве, именно по ней при необходимости посьугали к нему вестовых. Двужил считал, что дворяне от лазутчиков вполне могут получить какие-либо новые вести и пошлют с этими новостями гонца к князю, а разминуться с ним весьма нежелательно. Предположение, как оказалось, было не беспочвенным. С вестником из Воротынска Никифор Двужил повстречался, миновав более половины пути, у деревни Детчино.

63

Заводные кони — запасной верховой конь.

— Чем порадуешь князя нашего?

— Невелика радость. Дворяне и горожане челом ему бьют: не брал бы он с собой, если на рать пойдет, всю большую дружину. Разъезд порубежный намедни с крымцами схлестнулся. Пяток из них заарканили. Поначалу предположили, что сакма [64] шла разбоить, но в пыточной дознались, что лазутчики они. За языками посланы. Что б, значит, выяснить, велика ли охрана в Одоеве, Воротынске и иных крепостях. На Козельск, признались, тоже лазутчики посланы. На Калугу и Тулу. Вот такая радость.

64

Сакма — след, путь, которым прошел пеший или конный отряд, а также сам отряд.

— Не берет князь большой дружины. С малой пошел сидеть в Коломне.

— Слава Богу!

— Слава-то — слава, да как бы боком князю эта слава не вышла…

— Самовольно, стало быть? Ништо!

— Ладно, не станем охать прежде времени. Ты князю о языках весть доставь. На Тарусу сверни. Через Серпухов и Ступино в Коломну. Воеводу Серпухова в известность поставь. Да и городовиков Тарусы и Ступина не обойди молчанием.

— Само собой.

— Ну, а еще что есть за пазухой?

— Письмо перехватили. Ширни какой-то извещает Магметку об убийстве главного мусульманского муллы в Казани. И добавляет: все, мол, готово.

— Странно! Что в Казани советник ханский делает? Не иначе как ковы [65] плетет.

— Кто их, басурман, разберет. Не поделили своего бога — Аллаха.

— Не скажи. Без смысла ничего не случается. Ты письмо непременно довези.

— А то!

Если гонец не придавал особого значения перехваченному письму — сказали доставить своему князю, значит» так надо, — то Никифора Двужила, более осведомленного о разворачивающихся событиях, оно словно плетка подстегнуло. Не столько признания пленных крымских лазутчиков подсказали ему, что необходимо спешить, сколько последние слова ханского советника: «Все готово».

65

Ковы — злые намерения.