Молодость с нами
Шрифт:
ничего не услышит, потому что, встречаясь с дядей Васей, слушает только его, дядю Васю. Это под влиянием
рассказов дяди Васи Костя не пошел после окончания десятилетки ни в какой институт, а поступил в
пограничное училище, стал лейтенантом и несколько месяцев назад уехал на границу. Даже в таком горе, от
которого у Кости второй день подергивается щека, он все равно не позабыл своего дядю Васю. В глазах слезы,
но смотрят глаза все на него, на дядю Васю.
Народу за столом было
сочувствие, в воскресенье уже никуда скрыться было невозможно. С утра приходили и уходили подруги и
товарищи Оли. К вечеру вот пошли друзья и сослуживицы папы и мамы. Перед всеми на столе стыл в чашках
чай, налитый Олей, которая, выполнив свои хозяйские обязанности, ушла от стола к морозному окну. Места для
нее за столом не хватило, все стулья были заняты. Кроме маминого. Мамин пустовал по общему безмолвному
уговору.
— Не могу примириться, не могу, не могу! — подняв лицо кверху, с болью в голосе сказала Серафима
Антоновна Шувалова.
Оле очень нравилась Серафима Антоновна и очень не нравился ее муж Борис Владимирович Уральский.
Все время, пока сидели за столом, он крутил ложкой в вазочке с вареньем и одну за другой курил длинные
щегольские папиросы. Он молчал, в разговор не ввязывался, только кивал головой, как бы подтверждая слова
Серафимы Антоновны.
Чему бы тут нравиться или не нравиться?
И все же он Оле не нравился. Ей все в нем не нравилось. Уж очень вежлив, уж очень любезен. Говорили,
что это профессиональная привычка: фотокорреспондент областной газеты! А фотокорреспондент должен быть
вежливым и любезным, он должен производить на людей самое приятное впечатление, иначе люди на его
снимках будут получаться мрачные и хмурые. Еще говорили о Борисе Владимировиче, что он красавец и что за
эту красоту Серафима Антоновна его и полюбила. Оля могла только пожимать плечами от удивления: тоже —
красота! Таких красавцев, сделанных из воска, выставляют в витринах парикмахерских. Правда, более молодых,
чем Борис Владимирович, и у которых все зубы свои собственные, а не вставные. Оле никогда бы не могли
понравиться этакие голубенькие, как незабудки, глаза, этакие шелковистенькие и, наверно завитые щипцами,
пышные волосы. Все это ненастоящее, выдуманное, притворное. Оле казалось, что Борис Владимирович всегда
и во всем притворяется, что за внешней, профессиональной вежливостью и любезностью он прячет совсем
другое, что доброта его показная, а дома он кричит на бедную Серафиму Антоновну и топает ногами.
Оле было жалко Серафиму Антоновну. В свои сорок семь или сорок восемь лет статная Серафима
Антоновна выглядела удивительно молодо. Видимо, она очень следила за собой, ухаживала за кожей лица,
подкрашивала в белый, льняной цвет длинные волосы; была она вся аккуратная, собранная. Как только такая
женщина могла возле себя терпеть противного Уральского?
— Ну, а кто же может примириться? — ответил Серафиме Антоновне полковник Бородин.
— Ученые примирились! — горячо воскликнул Костя. — Это позор! Нельзя, чтобы люди умирали в
сорок лет.
— Костя! Костя! — сказал тихо Павел Петрович, подняв тяжелый взгляд на сына.
— Да, позор! — продолжал Костя. — Это что же? Через девятнадцать лет я должен умереть? А я еще и не
жил!
— Кровоизлияние в мозг… Это далеко не с каждым случается, — сказал директор института, в котором
работала мама. — И далеко не каждому угрожает.
— Тяжелое время… Враг в нескольких десятках километров. Бомбежки. Голод. Нервы… — заговорил
Павел Петрович. — Я настаивал: уезжай из города, эвакуируйся. Нет, не поехала, отказалась… Вот
последствия!
— Павел, ты не прав, — сказал Бородин и отхлебнул холодного чая. — Если так, значит у всех, которые
тут провели годы войны, можно считать, жизнь не долга? Нет, Павел. Сами вы неправильно вели себя с Леной.
Вы только работали, работали и работали. Вы ничего вокруг себя не замечали — ни природы, ни литературы,
ни искусства, которые созданы для человека. На один месяц в году съездить на курорт, и вот вам все заботы о
здоровье человека!
— Наука утверждает, что человек должен время от времени выключаться и переключаться, —
неожиданно проговорил Уральский, закуривая новую папиросу. — То есть я хочу сказать, что человек должен
переключать свой мозг и свои нервы. Взять, например, карты…
Шувалова посмотрела на него с явным неодобрением. Оля мысленно поблагодарила ее за этот взгляд.
— Какие карты! — Бородин сделал досадливый жест, как бы отмахиваясь рукой от слов Уральского. —
Охотиться надо, рыбу ловить, ходить за грибами и за ягодами. Это естественно для человека, который и
человеком-то стал в борьбе с природой. — Широкое, крупное свое лицо он повернул к Павлу Петровичу. — А
вот интересно — вы были с Еленой хотя бы на одной выставке художников?
Оля слушала с удивлением и с некоторым негодованием. Дядя Вася сам работает чуть ли не по
пятнадцать часов в сутки. Он сам, наверное, давным-давно не бывал ни на каких выставках.
— Дядя Вася, — запальчиво сказала она, — зачем вы укоряете папу и маму? Мы же все знаем, сколько у
вас у самих остается времени на развлечения. Мы же знаем, сколько вы спите.
Бородин посмотрел на племянницу долгим внимательным взглядом, таким долгим, что казалось, он