Молодой человек
Шрифт:
Я стою и слушаю гудок. Я вдыхаю, впитываю его всеми силами, и мощный, подымающий сердце гудок уносит меня. Какая в нем горловая мощь, какое обещание труда и честной, чистой, смело завоевывающей себя жизни!..
Когда я проснулся, поезд стоял на узловой станции.
Звонил колокол, и все наполнено было пыльным солнцем.
Я пошел к киоску и купил свежую, еще пахнущую мокрой типографской краской газету «Киевский пролетарий». Потом выбирал в корзине спелые, сочные, горячие вишни.
— Выбирай, выбирай, хлопчик, все как куколки! —
Потом я долго стоял у паровоза, ел вишни и наблюдал его мощную, горячую, в белом пару работу.
Ах, как звонили станционные колокола, как пели, долго, истошно, ненасытно, предвещая приближение к большому городу.
Часть вторая
Карусель
1. Я приезжаю в большой город
В веселом и ярком свете утреннего солнца на дальних холмах возник белокаменный город. Розовые утесы домов летели навстречу, поворачивались, кружились, долго бежали рядом с поездом, будто звали нас остановиться, и поглядеть в их открытые окна, и поговорить с людьми.
А поезд гудел и гудел, и все перед ним расступалось, и он с громом ворвался в черную путаницу путей, и неожиданно выплыло огнедышащее депо со стадом живых, горячих паровозов на темных маслянистых путях.
Носильщики в белых передниках с большими медными бляхами, агенты в красных экстренных фуражках, встречающие и провожающие, праздничная, возбуждающая суета большого шумного вокзала — все сразу хлынуло на меня.
Народ повалил из поезда, и, стиснутый со всех сторон, я медленно двигался в живом потоке через перрон, через душные, воняющие хлором и портянками вокзальные залы, когда вдруг чья-то грубая рука схватила меня за воротник.
Надо мной стоял верзила, и у него была как бы двухэтажная голова: маленькая, куполообразная дынька завершала мордатое лицо с твердыми мельничными скулами и каменным подбородком.
— Где взял чемодан?
— Это мой.
— Рассказывай сказки!
— Но это мой.
— Рассказывай басни!
— Пусти! Не приставай! Цаца аккуратная! — заговорили вокруг.
И толпа, подхватив меня, вынесла на просторную, залитую солнцем привокзальную площадь, полную движущихся трамваев, перезвона, автомобильных сирен, крика извозчиков, сидевших высоко на козлах, натягивая поводья, причмокивая, сбивая шапку на затылок, зазывая седоков.
— Подросточек, а подросточек! На дутиках!
Я стоял на мосту путепровода, под которым бежали поезда. А там, внизу, в голубоватом тумане, в гигантской прозрачной чаше гудел непонятный, загадочный город…
Я прислушался. Это был тот невнятный, но глубокий, всеобъемлющий гул большого города, который так волнует, сотканный из миллионов звуков, грохотов, голосов, не утихающий ни днем, ни ночью, будто поезд в вечном движении. Иногда вырывался котельный грохот железа, резкий свист, удар колокола, крик человека.
Какая тайна, какая могучая сила в этом издалека долетающем, охватывающем все это пространство печальном прибое? Что ждет меня?
— Ты зачем там торчишь? — спросил прохожий старичок.
— Надо, — сказал я.
— Это что тебе, игрушки — с моста прыгать? — сказал он.
— А кто вам сказал, что я хочу прыгать?
Старичок покачал головой, пошел, а потом обернулся и снова покачал головой.
Я зашагал в своей большой кепке и фиолетовых обмотках, с желтым баулом по длинной и многолюдной улице. Я не чувствовал ни страха, ни одиночества. Я шел в этой радостной сутолоке, среди зеркальных витрин и удивительных, разноцветных вывесок. Я хмелел от яркого восходящего солнца и ликующего шума.
Я выбирал какое-то лицо в толпе, или на пороге лавки, или в открытом окне дома: «Ты всегда тут живешь и уже не удивляешься?»
Постепенно меня все больше и больше захватывал городской гул, созданный из движения народа, шарканья тысяч ног, трамвайного звона, цоканья копыт, храпа коней и жужжания больших вентиляторов в подвальных окнах мастерских и кондитерских, — та особенная, возбуждающая атмосфера большого города, которая вызывает желание жить и жить и радоваться жизни.
— Эй, сегодня То-Рама! — крикнул мальчишка, стоявший у афишной тумбы.
— А кто это такой? — спросил я.
Мальчишка уставился на меня:
— Гляди, не знает, кто такой То-Рама!
Я смолчал.
— Магия! — сказал мальчишка.
С пестрой афиши гипнотически глядел на меня черноокий господин во фраке и чалме, со сложенными на груди руками, насквозь пронзенный шпагами.
Я не мог оторваться от этих ужасающих глаз. «Стой смирно! — приказывал То-Рама. — Гипнотизирую».
— Чувствуешь? — спросил мальчишка.
— Не меньше тебя, — сказал я.
— Он взглядом останавливает рычащего льва, — сообщил мальчишка.
— Тысячу раз видел, — сказал я.
То-Рама не выходил у меня из головы. Черные зрачки чародея преследовали меня. Я все чувствовал их за спиной, и оглядывался, и ускорял шаг, и успокоился, только когда прошел несколько кварталов.
Я шел и шел, и все были лавки, парикмахерские, аптеки, пивные, тиры и кино. Зачем их столько? Кто в них ходит?
Сколько я ни смотрел вперед, я не видел конца этой длиннющей улицы.
Трамваи проносились с диким звоном и громыханием, и я не смел сесть в вагон: все казалось — в них ездят только люди, которые спешат по очень важным делам.
— Скажите, пожалуйста, далеко до улицы имени Жертв Революции? — спросил я у цирюльника, вышедшего в белом халате на порог.
— А как она раньше называлась?
— Я не знаю.
Он внимательно поглядел на меня.
— А зачем тебе такая улица?
— Там живет мой дядя.
— А кто твой дядя — падишах?
Он еще выяснил, зачем мне нужен дядя, обрадуется ли дядя, что я приехал. А потом зевнул и сказал: