Молодой человек

Ямпольский Борис Самойлович

— Здравствуйте, — сказал я им всем. — Я приехал.

Но никто не отвечал. Они почему-то все смотрели мимо меня на дверь.

— Это ты что, один? — наконец сказал дед.

— Господи, как же ты нашел? — сказала бабка.

— Я приехал поездом, — сказал я.

— Мы понимаем, что не пешком, — сказал дядя Эмиль. — Но как же ты все-таки нас нашел? Это удивительно.

Удивительно это или не удивительно, но они вышли из столбняка. И я почувствовал запах селедки, табака, чернил. Они тискали меня, целовали, заглядывали

в глаза, удивлялись, что я такой чертенок и смышленый, и еще что-то такое, рассуждали, на кого я похож или вовсе ни на кого не похож, ни на одного из известных им родственников, и глаза не те, и, главное, нос совсем, совсем не фамильный.

3. Шура-Бура и другие

Паренек в разноцветной каскетке стоял на углу улицы, заложив руки в карманы брюк, и насвистывал. Каскетка придавала ему чужеземный вид, он похож был на гонщика, на жокея, на юнгу, вернувшегося из дальнего плавания, и еще на знаменитого голкипера.

Он не обращал никакого внимания на многоэтажные дома и, казалось, не видел гремящих, звенящих, весело лакированных, как картинки, трамваев и не слышал автомобильных сирен, походивших на звук духовой трубы.

Я издали наблюдал за ним, а он и не замечал меня. Хотя он не курил, но каждый раз, прерывая свист, сплевывал шикарным плевком курильщика и снова после этого насвистывал.

Наконец я решился подойти к нему.

— Ты здесь живешь?

Он посмотрел на меня, но ничего не ответил, будто не слышал моего вопроса.

— Я спрашиваю: ты здесь живешь?

— Мало ли что ты спрашиваешь, — сказал он и сплюнул в сторону.

— Я тоже здесь живу, — мирно сказал я.

— Таких не видели, — небрежно кинул он, снова сплюнул и засунул руки в карманы длинных брюк. Он хоть и был пониже меня, но смотрел куда-то поверх моей головы.

— А ты чего фасонишь? — сказал я.

Он, не отвечая, продолжал спокойно смотреть поверх моей головы и насвистывать.

— Будешь фасонить, можно и в зубы получить, — кипятился я, завидуя его спокойствию.

Подошли еще двое, ужасно похожие друг на друга братья-близнецы, оба в маленьких кепочках-бескозырках и в белых гамашах.

— Здорово, Шамай! — в один голос произнесли близнецы.

— Здорово, Шура-Бура! — отвечал Шамай.

— В чем дело, Шамай? — опять в один голос спросили близнецы.

— Кто-то тут тявкает, — ответил Шамай, все продолжая глядеть поверх моей головы.

— Это ты тявкаешь? — спросили Шура-Бура.

— А отчего он фасонит? — сказал я.

— Это ты фасонишь, Шамай? — сказали Шура-Бура.

Шамай насмешливо посмотрел на мою кепку с наушниками.

— Важный картуз!

— Мировецкий! — согласились близнецы.

И больше они мной не занимались.

— Сегодня на ковре Человек Квадрат, — сообщил Шамай.

— А где дядя Пуд, чемпион чемпионов? — спросили близнецы.

— Дядя Пуд в Курске,

у изголовья больной матери.

— А Збышко Цыганевич?

— Збышко Цыганевич отдыхает на лоне Кутаисской губернии.

— А Маска Инкогнито? — интересовались близнецы.

— Маска Инкогнито и Маска Динамо в настоящее время по дороге навстречу знойным лучам Рио-де-Жанейро, — отвечал всезнающий Шамай.

— Я его спросил, где он живет, а он фасонит, — вмешался я в разговор.

— А кто ты есть? — закричали Шура-Бура.

— А вы кто есть? — рассердился я.

— Покажи ему, кто мы есть! — закричали близнецы.

— Ну, вы, на полтона ниже, — сказал я и попытался сплюнуть, как Шамай.

— Джиу-джитсу? — спросил меня Шамай.

— Врежь ему, старик, врежь! — сказали Шура-Бура.

Шамай схватил мою руку и вдруг так повернул, будто всадил в нее длинную иглу, и в то же мгновение я уже лежал на земле.

Все захохотали.

— Топаем, Шамай, — сказали близнецы.

И, заложив руки в карманы длинных брюк, все трое, не оборачиваясь, пошли в белых гамашах вверх по улице. Каменная, уходящая к небу серым ущельем улица с черными чугунными воротами и черными чугунными решетками показалась мне враждебной, чужой.

В эту первую ночь я долго не мог заснуть, слушал скрежет трамваев и дальние перекликающиеся свистки, случайные, непонятные. А когда все стихло, стали слышны крики паровозов, гром проходящих поездов.

Неужели где-то там еще лают собаки по дворам, шумит листва за окном и цветет настурция?

И вот я ясно вижу, как я выхожу из этого дома, иду на вокзал, сажусь в поезд и еду. Я вижу родной городок. Я иду по его ночным улицам, я вижу дом, калитку. Я стучусь в дверь…

— Ну что ты плачешь? — разбудили меня посреди ночи.

— Я не плачу.

— Как же нет: у тебя и глаза мокрые!

— Это я во сне плачу, а так я не плачу.

— Ну спи, спи.

Но уснуть я уже не мог. Лунный свет освещал незнакомую, с ободранными, грязными обоями комнату. Тихо и страшно. Мне стало не по себе, и впервые я почувствовал сердце, и будто взял его в руки, и стиснул в нем тоску, и стиснул зубы, и шептал сам себе: «Не сдамся, не сдамся».

4. 80 000 километров под водой

Я стал жить на седьмом этаже, в доме, похожем на скалу, в угловой комнате. Из круглого окна видны были крыши, дальние улицы и поезда на железной дороге. Поезда змейкой уходили за город, и над ними вился паровозный дым.

Я вставал рано утром, когда все еще спали, и тихонечко, на цыпочках проходил через комнату, где жила чужая семья и за ширмой храпели и кашляли, мимо большой никелированной кровати, на которой лежали с открытыми глазами, и смотрели на меня, и молча провожали, пока я не проходил, чтобы не взял чего со стола, не подошел к буфету.