Молох. Укус кобры
Шрифт:
Затошнило, благо блевать нечем. Хотя, скорее, жаль.
Я запищала, когда ручища бандюка схватила меня за зад, а слюнявый рот, воняющий водкой и куревом, полез к моим губам.
В следующий момент стиснула зубы и под дружный хохот его дружков, вмазала уроду коленкой по яйцам. Тот так завопил, что зазвенело в ушах.
— Сукаааа! — А потом зазвенело от хлёсткой пощёчины. Я упала на кафельный пол и тихонечко, но быстро поползла в направлении выхода. Только свалить опять не успела. Меня снова схватили, на сей раз за волосы. Толкнули в центр, прямо в гущу этих ублюдков,
Через минуту я сорвала голос. Ещё через две – мои штаны спустили до колен, и Михей начал пристраиваться сзади под дружное улюлюканье мерзких подонков. Наверное, в тот момент я и поняла, что это всё. Конец.
Всё зря. И многочисленные побеги из детского дома, и поиски родителей. И плед, который мне подарила добрая бабулька с рынка. И мои мечты стать когда-нибудь кем-то значимым. Всё напрасно. Потому что сейчас меня изнасилуют хором эти твари, и даже если я выживу, то жизнь прежней уже не станет. Хотя бы прежней… О чём-то лучшем уже не мечталось. В один миг исчезли все надежды.
Я стиснула зубы, упрямо глотая рвущийся наружу вопль. Последний, перед тем как пьяное животное сзади трахнет меня на глазах у своих дружков. Последний вдох и последняя попытка…
Я цепко схватилась за столешницу обеими руками и рванула её вверх, опрокидывая стол и всё его содержимое прямо на красномордых, бухих мразей. Тому, который удерживал меня сзади, я хорошо приложила затылком в нос, и он, поскользнувшись на влажном полу, завалился назад. А я рванула в сторону, но тут же на что-то налетела, и бок взорвался острой болью.
Мужик, который точил свою финку… На неё я и напоролась.
ГЛАВА 3
2021 год
— Красивая баба. Твоя? — к шконке подошёл какой-то мужик, облокотился на вертикальные железки второго яруса, кивнул на фотографию, выглядывающую из-под подушки.
Молох сунул фотографию назад, снова развалился на своей постели, облокотившись спиной на стену. Мазнул ни о чём не говорящим взглядом по мужику. Новенький, видать. Хотя, судя по меткам на пальцах, между которых зажал сигарету, скорее, постоянный клиент. Постоялец.
— А чёта ты не приветливый нифига, — протянул с ухмылочкой, ожидаемо нарываясь. Всё-таки бывалый. Новички, когда в камеру впервые попадают, начинают сраться с порога и ищут себе самый дальний угол.
— Эй, мужик, не лезь к нему! — крикнул Кривой из-за стола, потягивая чифирь. — Молох псих, черепушку тебе раскроит в два счёта.
Кривой не врал. Сам однажды испытал на себе возможности и плохое настроение Елисея. Черепушку Молох ему тогда не раскроил, но потрепал знатно. Так что тот неделю в больничке кровью харкал. После того случая он, собственно, и стал Кривым. Потому что полморды у него теперь не работает – паралич лицевого нерва. Легко отделался. Он Молоха вообще прирезать хотел, имел право Кривого
— Да ладно? Такой крутой он у вас тут, да? А смотрящий кто? — затягиваясь дымом сигареты без фильтра, мужик продолжал буравить Молоха взглядом.
— Ну я, — послышалось тяжёлое из-за спины мужика. — А что такое? Чего шумишь? Ты здесь новенький, так веди себя хорошо, — подал голос смотрящий, он же Верховой. Стальной мужик. И с виду, и внутри. Единственный, кого здесь уважительно, не по кликухе, а по фамилии называют, и единственный, с кем Молоху не пришлось драться.
— А ты не серчай, смотрящий. Я тут ненадолго. Так, забежал познакомиться. Вот коечка мне эта понравилась. А тут этот, со сладкой рожей засел. Не скажешь ему подвинуться? А я подмажу потом.
— Свободную шконку бери. Эта уже занята, — отрезал Верховой, но мужика такой ответ явно не устроил. Залётный беспредельщиком оказался. Видал Молох таких и не раз. Любят они попонтоваться, драку устроить. Любят учинять беспорядок и кровь пускать. Иногда таких к ним запускают специально. Чтобы не расслаблялись. Пока сидельцы друг друга мочат, менты отдыхают. Не на руку им, чтобы зэки сплачивались и дружили.
— А этот у вас что, немой? — никак не унимался надоедливый гость, и Елисей вздохнул. Всё-таки не обойдётся без крови.
— А может, отвалишь всё-таки? — ответил ему уже сам. — Поверь, тебе эта шконка не нужна.
— О! Глядите-ка, так он же ещё и говорящий! А я думал, ты тут местная шмара. Им вроде как базарить с нормальными пацанами не дозволено, — «нормальный пацан» с печатью вечного порока и непроходимой тупости на узком лбу по-клоунски развёл руками. — Ну, раз шконку нельзя, тогда, может, на бабу свою дашь передёрнуть? — усмехнулся, явно радуясь своему остроумию и даже не подозревая, что его ждёт за подобную шутку. — А, парниша? Как тебя там? Алёша Попович?
Рука зэка потянулась к подушке Молоха, вытащила оттуда её снимок.
— Это ты зря, — покачал головой Кривой и от греха отсел подальше. — Ой, зря…
Молох поднялся. Просто встал. Но мужики в камере напряглись, повторили манёвр Кривого, отдаляясь от будущего поля брани.
— Елисей.
— Чё? — оскалился зэк.
— Елисей. Меня зовут Елисей Молохов, — и одним чётким ударом ребра ладони вогнал кадык зэка ему же в глотку.
— Поединок окончен, — мрачно констатировал Кривой, глядя на тело, корчащееся у ног Молоха в луже собственной крови.
— Блядь… Вот блядство, — выругался Верховой, хотя обычно запрещал орать матом в камере. — Ну, Молох! Ну ёлки-палки! Ну нахера, а?!
Елисей не ответил. Все и так знали. Трогать ЕЁ фотографию нельзя. Это приговор.
Не потому, что Молох хранил её под подушкой, как хранят, к примеру, снимки матери, жены, дочери. Нет. Только он может на неё смотреть. Смотреть и ждать того момента, когда вырвет змее её проклятое жало, которым она его отравила. Которым свела его с ума и предала.
Выдернул из руки зэка снимок, стёр с него капли крови и положил обратно под подушку.