Молот и «Грушевое дерево». Убийства в Рэтклиффе
Шрифт:
«Ох уж это мужество! Бог в притче христианских народов помогает тем, кто помогает себе…
Если бы речь шла только о нем одном, он бы не сумел действовать так похвально. Но все произошло по-другому – он искренне встревожился за несчастную девочку, которую знал и любил. Понимал: каждая минута приближает трагическую развязку. И когда проходил мимо двери ее спальни, первой мыслью было взять ее из постели и нести на руках туда, где они разделят общую судьбу. Однако, поразмыслив, понял, что от внезапного пробуждения – ведь ему не удастся даже шепотом объяснить, в чем дело, – девочка громко закричит. И эта неизбежная оплошность погубит их обоих. Оставался единственный способ спасти ребенка. Первым шагом к ее освобождению должно было стать его собственное освобождение. И начало было положено поистине блестящее. Ведь тот штырь кровати, который, как он опасался, вырвется, стоит его покрепче дернуть, выдержал вес его тела. Он поспешно привязал к нему три отрезка самодельной веревки общей длиной двенадцать футов. Грубо скрутил, отчего она стала короче всего на три фута. Привязал к ней вторую такую же веревку, и получилось шестнадцать футов общей длины, чтобы выбросить за окно. К этим шестнадцати, из которых семь ушло на расстояние от подоконника до кровати, добавил еще шесть, так
Это описание Де Куинси, как и все его эссе, ярко передает ощущение страха и тревожного ожидания, но не имеет отношения к тому, что происходило на самом деле.
Следующим давал показания под присягой Джордж Фокс:
«Я проживаю на Нью-Грейвел-лейн напротив дома погибших. В четверг вечером, когда сторож выкрикивал одиннадцать часов, я возвращался домой и был уже в начале своей улицы, когда увидел у дверей мистера Уильямсона двух ночных сторожей. Я подошел и спросил, в чем дело. С ними был мистер Ли, владелец “Черной лошади”. Он объяснил, что дом ограбили и, возможно, убили хозяев. Вскоре подоспело еще несколько человек. Я попросил их постучать погромче и, если никто не ответит, взломать дверь, а последствия обещал взять на себя. Они постучали, но никто не открыл. Пока ломали дверь, я сбегал домой за своим кортиком, и слуга, как только я появился, протянул мне оружие. Тем временем открыли дверь и подвальный люк. Три или четыре человека полезли в подвал, а я с тремя или четырьмя другими вошел в дверь. Передняя была окутана темнотой. Мы вошли в среднее помещение, которое использовалось в качестве кухни. На столе горел огонь. И тогда я увидел миссис Уильямсон. Она лежала головой к двери, лицом у камина, горло было перерезано, из раны струилась кровь, она явно умерла. Женщина была одета. Рядом валялись какие-то ключи и коробка, и у меня сложилось впечатление, что ее карманы обыскивали. Служанка Бриджет Хэррингтон лежала в такой же позе между миссис Уильямсон и очагом. Горло также было перерезано, и из него текла кровь. Камин не горел, но лежали приготовленные на утро дрова. Служанка тоже была в одежде. Я решил, что ее сильно ударили по голове, и громко спросил: “А где старик Уильямсон?” Кто-то из подвала ответил: “Здесь с перерезанным горлом”. Я спустился до половины лестницы и увидел его – он лежал в погребе на спине. Все вместе мы немедленно организовали поиски в доме. В комнате за той, где лежали миссис Уильямсон и ее служанка, я обнаружил, что на одном из задних окон сорван внутренний ставень и поднят переплет. Исследовав через полчаса это окно внимательнее, я заметил на сорванном ставне кровавое пятно с явным отпечатком руки. Кровь была также на внутренней металлической перекладине. Увидев открытое окно, я немедленно попросил людей подняться наверх обыскать дом, а сам остался на месте, чтобы предотвратить возможный побег преступников этим путем. Мне на помощь прибыл главный полицейский клерк Мэллет с двумя полицейскими. Узнав, что двое подозрительных мужчин проследовали по Шэдуэлл-Хай-стрит, мы осмотрели соседние дома, не прячутся ли в них убийцы, но ничего не обнаружили. Вскоре после того, как я вернулся на место преступления, там объявился Джон Тернер, который, как я сообщал, спасся бегством через окно. Я передал его в руки ночного сторожа».
Вслед за Фоксом давал показания врач Уолтер Солтер. Он свидетельствовал, что по поручению коронера осмотрел тела нескольких погибших и нашел следующие следы насилия.
«Джон Уильямсон. Рана от левого уха на два дюйма направо рассекла трахею или дыхательное горло и проникла к шейному позвонку; большая берцовая кость левой ноги сломана немного выше лодыжки, видимо, вследствие падения с лестницы, поскольку если бы перелом произошел по другим причинам, наблюдались бы разрывы кожных покровов. Других следов насилия на теле не обнаружено.
Элизабет Уильямсон. Сильно раздроблены правая височная и теменная кости, удар скорее всего нанесли кочергой или подобным орудием, поразившим почти всю правую сторону головы; горло перерезано от уха до уха, повреждена трахея и прочие органы. Других следов насилия нет.
Бриджит Хэррингтон, служанка. С правой стороны примерно на четыре дюйма длины и два ширины вскрыта теменная кость, видны костные осколки. Горло перерезано на четыре дюйма, рассечена трахея, другие следы насилия отсутствуют.
Полагаю, горло жертвам перерезали бритвой. Ни один другой инструмент не обладает такой остротой, чтобы проникнуть на большую глубину, не вызвав разрывов, которые в данном случае не наблюдаются. Все это проделано одним движением, что послужило достаточной причиной смерти всех убитых».
Присяжные удалились в семь часов и вернулись с предсказуемым вердиктом: «Предумышленное убийство, совершенное неизвестным лицом или неизвестными лицами».
Глава пятая
«Грушевое дерево»
Уильямсонов и их служанку похоронили в полдень в воскресенье 22 декабря на кладбище церкви Святого Павла в Шэдуэлле.
Заупокойная месса (по свидетельству Фэрбурна), которую служил преподобный Дэнис, была столь волнующей и впечатляющей, что собравшиеся испытали глубокую
Но в течение воскресенья атмосфера страха, подозрительности и нервозности продолжала нарастать. Одной из жертв этого стал молодой клерк адвоката по имени Мелиш, работавший в квартале Олд-Джури. Он сидел в заднем салоне «Трех лисиц» – пабе на Фокс-лейн – и говорил с племянником своего домовладельца о недавних преступлениях. Как вдруг раздался звук трещотки сторожа и крик: «Остановить убийц!»
– Господи! Опять убийство! – воскликнул Мелиш, и они, схватив по кочерге, выбежали на улицу и присоединились к тем, кто преследовал подозреваемых. Мелиш отстал от своего знакомого, хотя и бежал за ним изо всех сил. На углу он встретил троих мужчин – двоих совершенно нездорового вида и третьего коротышку. Вообразив, что призывали ловить именно их, он воскликнул: «Вы негодяи, я вас арестовываю!» – очень смелое заявление, учитывая, что он считал их убийцами и был один против троих. Мелиш ударил коротышку кочергой по голове, но, не причинив особого вреда, только на минуту оглушил. Тот быстро пришел в себя и выпустил в лицо несчастному заряд картечи. Противник скрылся, а Мелиша отнесли обратно в «Три лисицы» с ужасно обезображенным лицом и незрячими глазами. «Таймс» сообщала, что его состояние вызывало серьезные опасения. Нам неизвестно, умер он или, что еще хуже, выжил, выдержав жестокие методы хирургии начала девятнадцатого века, а затем влачил жалкое существование слепого иждивенца-инвалида. В любом случае он стал жертвой истерии, которая, словно зараза, распространялась по темным улицам и тупикам Вапинга и соседних приходов.
В понедельник общественные учреждения в Шэдуэлле снова открылись рано – начали допрос подозреваемых. Одним из них оказался молодой моряк по имени Джон Уильямс, снимавший комнату в Старом Вапинге у мистера и миссис Вермилло в таверне «Грушевое дерево». Его арестовали в воскресенье Хьюитт и Хоуп, двое полицейских, которые действовали, основываясь на полученных ими частным образом сведениях, хотя не сохранилось записей, кто был источником информации. Уильямса отвели в сторожку и обыскали. В карманах обнаружили две залоговых квитанции за обувь на восемь и двенадцать шиллингов, четырнадцать шиллингов серебром и банкноту в один фунт. Никто не удосужился отметить, какая дата стояла на залоговых квитанциях.
Полицейские, видимо, не сильно надеялись, что это тот самый человек, которого они искали. Сколько уже было подозреваемых, сколько раз поднимали ложную тревогу, вспыхивали радужные надежды, но в итоге все кончалось ничем. Они выполняли свои обязанности с упорной настойчивостью, но теряли веру в успех. И когда схватили этого худощавого моряка в поношенной, но опрятной одежде и с самым обыкновенным именем, не могли предположить, что через несколько дней это имя будет в Лондоне у всех на устах.
Джону Уильямсу было двадцать семь лет. Спустя несколько дней его так описывала «Таймс»: ростом примерно пять футов девять дюймов, приятные манеры, располагающая наружность. И добавляла, что он не хромой. Уильямс был обычным моряком, как-то вместе с Марром ходил на «Дуврском замке» и, вернувшись из своего последнего плавания в начале октября 1811 года на судне Ост-Индской компании «Роксбургский замок», немедленно собрал моряцкий сундучок и занял комнату в «Грушевом дереве», где уже жил раньше. Здесь был его дом в Англии и, возможно, единственный дом на свете. Возвращаясь из плаваний, он отдавал заработанное мистеру Вермилло, считая его своим банкиром, и пользовался радушием его жены, которая с радостью принимала приятного, честного жильца, аккуратного в доме, внимательного к ней и любезного с ее знакомыми, особенно женского пола. По образованию и манере одеваться он превосходил обычного моряка, хорошо писал и был требователен к своему платью и внешности. Неудивительно, что иногда его принимали за джентльмена, и он не спешил развеять это впечатление. Уильямс был фатоватым молодым человеком с худощавой фигурой и копной светлых вьющихся волос поразительно редкого песочного цвета, которые обрамляли его красивое, хотя и довольно безвольное лицо. Те, кого покоряли его открытые манеры, как правило женщины, называли их милыми. А мужчины, судившие о людях другими мерками, – вкрадчивыми. Уильямс был горячего нрава, легко ввязывался в ссоры и драки, и неизменно ему доставалось больше других. Мужчинам нравилось подтрунивать над ним и провоцировать. Его реакция их забавляла – она была вполне предсказуемой, особенно если его заставали в подпитии. Поэтому неудивительно, что среди его знакомых было много женщин и совсем мало мужчин. О его семье и происхождении ничего не было известно. Однако все соглашались, что раз он сам и по своему образованию настолько выше обычного моряка, то должен иметь в прошлом какую-то тайну, которая объясняет его теперешний образ жизни.
«Грушевое дерево» Уильямс явно считал недостойным для себя местом, но делить комнату с двумя другими матросами – это все, что он мог себе позволить. Эта гостиница была типичным заведением, построенным на берегу на потребу моряков. Шумная жизнь в ней сосредотачивалась в пивной. Во дворе постоянно сновали люди. Жильцы питались в задней комнате. Стирали, как правило, под струей из насоса во дворе. Хотя сюда регулярно приходила невестка хозяйки миссис Райс и брала в стирку белье у тех, кто имел возможность заплатить.
Как многие моряки, Уильямс, возвратившись на сушу из полного опасностей и трудностей плавания и соскучившись по женскому обществу, жил на широкую ногу. Он не испытывал желания строить планы на будущее. И ему не было присуще усердие и прилежание Марра, чтобы месяцами упорно трудиться в надежде, что в будущем работа принесет ему небольшое вознаграждение и шанс обустроить собственный дом. А если деньги подходили к концу, оставался ломбард и возможность сыграть в вист, крибидж, патт или семь очков. Когда ресурсы совершенно истощались, его ждал очередной корабль и очередное плавание. А пока Лондон предлагал довольно развлечений: медвежьи травли, публичные казни, ухаживание за женщинами по вечерам в Королевском театре на Уэллклоуз-сквер, шумные попойки в печально известных клубах «Петушок и курочка», очень характерных для разнузданной веселости века. В них молодые люди встречались с проститутками, пили и горланили до утра песни. Когда же развлечения приедались, настоящее тяготило, а будущее казалось унылым, оставалось единственное утешение – пить. Спиртное, игра, затем человек погрязал в долгах. Вот звенья той цепи, которая приковывала бедняков к их невзгодам. Цепи слишком крепкой, чтобы ее разорвать, и не было никаких свидетельств, чтобы Уильямс пытался это сделать.