Молот и наковальня
Шрифт:
– Приказ отдал Автократор Ликиний, верно, – ответил старший Маниакис, – но выполнили его мы. Ты и я. Шарбараз остался нам весьма благодарен, надо отдать ему должное. Как раз эту благодарность он использует теперь как повод. Делает вид, что мечтает отомстить за своего благодетеля, а под этим соусом просто пытается отхватить такой кусок западных видессийских земель, какой сможет проглотить.
Младший Маниакис кивнул и снова повернулся к окну. Конечно, отсюда нельзя разглядеть череп, покачивающийся на острие копья, но он никогда
– Иногда я спрашиваю себя, – сказал он, – а не может ли действительно быть сыном Ликиния тот Хосий, которого повсюду таскает за собой Сабрац?
– Нет, – уверенно ответил старший Маниакис. – Как бы ни был плох Генесий во всех остальных отношениях, одного у него не отнять: палач он отменный. Настоящий мясник. Если уж он во всеуслышание поклялся, что вырезал всех родственников Ликиния под корень, значит, так оно и есть. На его слова можно положиться. Кроме того, мы с тобой оба знавали этот череп, когда на нем было побольше плоти. Разве нет?
– Твоя правда, – неохотно согласился младший Маниакис. – Но все же…
– Но все же тебе хотелось бы иметь законный повод послать ко всем чертям Генесия, этого изменника и убийцу, – закончил за него отец. – Видит Фос, Господь наш благой и премудрый, того же хочется и мне. Но пока Генесий держит в руках Видесс, такой возможности у нас нет. Какой же смысл раз за разом возвращаться к этому разговору?
Младший Маниакис отошел от окна, направился к дверям. Стук сандалий по мозаичному полу показался неожиданно громким. Выглянув наружу, он убедился, что в коридоре никого нет. Тем не менее, прежде чем вернуться к окну, он плотно прикрыл дверные створки.
– Мы могли бы поднять восстание. – Его слова прозвучали совсем тихо.
– Помилуй нас Фос. Только не это, – так же тихо ответил старший Маниакис. – Разве ты забыл, сколько непокорных голов уже красуется на Столпе посреди площади Ладоней? Может, тридцать, а может, больше. Пока Генесий владеет ситуацией в столице и держит ухо востро, любой мятеж, поднятый в провинции, тем более в такой дальней, забытой Фосом провинции, как Калаврия, обречен на провал. Кто правит Видессом, тот правит империей!
– Ты прав, – сокрушенно вздохнул младший Маниакис. Он заводил подобный разговор с отцом не реже двух раз в году. А то и чаще – всякий раз, когда до Каставалы доходили очередные известия о кровавых бесчинствах, творимых Генесием. Отец с сыном почти наизусть знали все возможные пути развития этой беседы, как хороший игрок знает все дебютные ходы шахматной партии.
Но на сей раз, подобно тому, как искушенный мастер порой испытывает новый вариант дебюта, чтобы внести разнообразие в игру, старший Маниакис придал разговору неожиданный поворот.
– Может, ты до сих пор считаешь себя связанным обещанием, данным при обручении? – спросил он. – Думаешь, невеста еще ждет тебя там, в Видессе?
Хотя лицо младшего Маниакиса было смуглым и обветренным, он понял, что отец прекрасно разглядел вспыхнувший на его щеках румянец.
– Ничего подобного, – быстро ответил он. – Ты же отлично знаешь мои обстоятельства.
Семь лет назад младший Маниакис сватался к Нифоне, дочери казначея империи, и получил согласие. Но вскоре Ликиний назначил его отца губернатором Калаврии. Автократор торопил обоих Маниакисов с отъездом, буквально выпроваживая их из Видесса. Из-за этой спешки свадьба так и не состоялась. Младший Маниакис был безутешен. Во всяком случае, пока длилось плавание до Каставалы.
– О, конечно, конечно! – поспешил согласиться губернатор; в его глазах плясали насмешливые огоньки. – Я все помню. Просто хотелось лишний раз убедиться. Окажись здесь Ротруда, ей было бы приятно услышать твои слова.
Младший Маниакис снова вспыхнул, хотя с тех пор, как Ротруда стала его возлюбленной, прошло уже долгих четыре года. Ее муж, торговец мехами и янтарем из холодного Халогаланда, умер в Каставале от расстройства желудка. Младший Маниакис не смог устоять перед необычной северной красотой молодой вдовы: ни одна из женщин Видессии не могла похвастаться такой гривой тяжелых золотых волос, такими бездонными глазами цвета темной морской волны.
– Никак не привыкну, что Таларикию скоро сравняется три года, – пробормотал младший Маниакис, произнеся имя сына на видессийский манер. Ротруда назвала мальчика в честь умершего мужа. На языке Халогаланда это имя звучало как Фалрик.
– Симпатичный малыш и, кажется, подает надежды, – сказал старший Маниакис. – Но тебе давно бы пора обзавестись законным наследником.
Сын тут же воспользовался словами отца – так шахматист, забравший фигуру соперника, снова вводит ее в игру, но уже на своей стороне.
– Помилуй, отец! Да разве здесь, на Калаврии, сыщешь хоть одну девушку достаточно благородного происхождения, чтобы стать моей женой?
– Твоя правда, – согласно кивнув, признал старший Маниакис и дипломатично сменил тему разговора:
– Что это там, на западе? – Он указал рукой в сторону моря. – Никак парус?
– Твои глаза остры, как прежде, – ответил ему сын. – Клянусь Фосом, сюда идет корабль!
– Во всяком случае, когда нужно разглядеть парус на горизонте, зрение мне пока не изменяет. – Губернатор вздохнул:
– Вот когда приходится читать – совсем другое дело. Если держать свиток близко, буквы расплываются, а если на вытянутых руках, то кажутся совсем маленькими, и я не всегда могу их разобрать.
– Большое судно, – заметил младший Маниакис, на глазок сравнив приближающийся корабль с рыбацкой посудиной, покачивающейся невдалеке на волнах. – Пожалуй, я спущусь к причалу. Узнаю, с какими новостями к нам пожаловали сегодня. – Наблюдение за прибытием и разгрузкой кораблей было одним из немногих общедоступных развлечений в Каставале.