Молот ведьм
Шрифт:
Накрапывал дождь. В его свежести отдалённые церкви Авентинского холма казались нарисованными, молодые весенние побеги усиливали запах ветхой сырости и плесени чем-то сладостным, вроде тропических фруктов, и кружащим голову. Дивная тишина виллы Памфили, где в благородной идиллии каменных колонн и древесных стволов застыл аромат лавра, безмолвная, как монастырь, вилла Альбани, с чьих портиков кариатиды созерцают неизменную симметрию зелени, благоухающая фиалками вилла Людовизи — всё оживало под лучами весеннего солнца.
Винченцо остановился, озирая город. Он не понимал себя. Что с ним? Казалось, его душа перестала радоваться бытию, даже весна, всегда услаждавшая, сегодня почти не ощущалась. Даже покупка одного из лучших собраний книг в Риме тешила только в часы уединения — но того трепета, с которым он раньше брал в руки старинные манускрипты, теперь не было. Мир казался серым и тусклым, в нём вращались странные суетливые люди, чего-то вечно ищущие и добивающиеся, не понимающие ни глупости своих дерзаний, ни собственной пустоты. Царство пошлости и мертвечины, царство Гизеллы Поланти, сейчас оно снова незаметно, но настойчиво втягивало его в свой круг, пытаясь увлечь своей привычной суетой.
Он вздохнул. Или это отторжение — просто следствие непрощённой обиды всех тех, кто когда-то отторг его от себя? Нежелание встречаться с хладнокровно предавшей? Неприязнь к тем, кто привык замечать только равных?
Винченцо покачал головой. Нет, кажется, он честен с собой. Он всё простил и всё забыл. В горестные годы бедствий он мечтал не о сведении счётов, но о тишине и покое, и порой в предутренних снах на жалких постелях бедных пансионов видел воплощение своих желаний: свой дом, уютная библиотека, огонь камина, мягкий свет лампы на столе, любимые книги. Господь смиловался над ним: он обрёл всё, что хотел — и в немыслимом избытке. Но почему же душа не ликовала, оставаясь застывшей и мёртвой, как восковая кукла? Неужели он, пройдя долиной теней, утратил способность радоваться и любить?
У дверей дома его встретил камердинер Луиджи Молинари.
За прошедшую неделю отношение камердинера к господину изменилось. Молинари за молчаливой сдержанностью и нелюдимостью хозяина разглядел то, что вполне соответствовало семейному девизу.
Молодой господин был человеком взвешенных решений, умеренным в потребностях и неизменно ровным в общении, даже мягким. Аккуратен и пунктуален, из-за пустяков не скандалит, да и вообще голоса ни разу не повысил. Пьёт умеренно, спит неизменно в своей постели, женщин распутных не водит, в неприличных местах не замечен. Новое приобретение хозяина — богатейшая библиотека, которой он занимался часами, — тоже не свидетельствовало о дурных наклонностях. А ведь старый господин твердил, что племянник — распутник и пьяница.
Но больше всего Луиджи поражал кот Спазакамино: с появлением в доме нового господина шельмец просто преобразился, никого не поцарапал, целыми днями лежал в библиотеке на каминной полке, спал с хозяином, не разодрал ни одной портьеры и нигде не нагадил! Недавно его видели с мышью в зубах, вылезающим из подвала, а ведь раньше он туда и не заглядывал. Войдя, надо же, лапы о коврик вытер!
При этом кот, хоть и не задирал слуг и не царапался, ластился только к мессиру Джустиниани, тёрся о его ноги и преданно, как верный пёс, ждал его возвращения, когда господин уезжал куда-нибудь. Ну, не чудеса ли?
Джустиниани тем временем вытащил свои покупки и, распаковывая, рассказал Луиджи, что приобрёл на аукционе забавную безделушку, показав её камердинеру. Луиджи снова изумился: мессир Гвидо боялся и упоминания о смерти, нового же хозяина уже дважды видели на церковном кладбище, а теперь вот череп…
Джустиниани же со вздохом прибавил, что вечером едет к донне Поланти. Его костюмы доставили? Да, от портного приходили, сообщил слуга, всё привезли. На лице мессира застыло выражение тоскливое и недовольное. Он явно не хотел никуда идти.
«Sera difettosа, пропащий вечер», подтверждая догадку слуги, пробормотал Джустиниани. Винченцо приказал подать чёрную шёлковую рубашку и чёрный шейный шарф, рассчитывая траурным видом отпугнуть слишком навязчивых гостей в салоне Поланти. С удовольствием облачился в новый фрак, в котором чувствовал себя свободно. Нигде не жало и не давило. В семь пополудни выехал из дому. По дороге помолился, чтобы не встретить у герцогини ни Глории Монтекорато, ни её братца.
Господь услышал его. Членов семейства Салиньяно среди гостей не было. Но всё равно было немало тех, кого он предпочёл бы никогда не видеть. Оттавиано Берризи, Рафаэлло ди Рокальмуто и Умберто Убальдини приветствовали дам и, расфранчённые, с бутоньерками в петлицах, сновали по залам огромного дома герцогини Поланти. Заметив его, все они подошли и любезно поздоровались. Что ж, старые друзья, что тут скажешь.
Джустиниани заметил, что Оттавиано полинял за минувшие годы больше всех: шевелюра его совсем поредела, лоб стал выше — почти до макушки, заметна стала родинка у виска, превратившаяся в бородавку. Кожа вокруг глаз сильно погрубела. Ночные излишества даром не прошли, сделал вывод Винченцо.
Рафаэлло ди Рокальмуто, утончённый поэт, отличался красивым упадочным профилем, истончённые и чуть потрескавшиеся ноздри его длинного носа выдавали кокаиниста. Он окинул Винченцо мутным и сладким взором завзятого мужеложника, и Джустиниани поспешно перевёл взгляд на Убальдини.
Умберто, светловолосый и голубоглазый, сохранил лоск и в свои тридцать три выглядел, надо заметить, весьма респектабельно. Он слыл спортсменом и прекрасным фехтовальщиком.
Джустиниани вежливо раскланялся с ними и вступил в залу, при этом обратил внимание, что убранство дома герцогини богато, но нигде действительно нет ни портретов, ни зеркал.
Гизелла Поланти шумно поприветствовала его, глаза её хищно блеснули. Вирджилио ди Массерано, выглядевший всё так же убито, прибыл с женой Ипполитой, пышнотелой красавицей, чьих прелестей, весьма откровенно выставленных, не заметил бы только слепой, и чьим любовником не был только ленивый.
Елена Бруни, их племянница, на фоне тёти казалась тростинкой. Джустиниани услышал, как Ипполита тихо поинтересовалась у донны Поланти, кто этот красавец? Винченцо обернулся, желая понять, кого она имеет в виду, и вдруг понял, что речь о нём. Внутренне содрогнулся, ибо Ипполита с её обильной и сочной плотью, напоминавшей перезрелый персик, не возбуждала, но пугала его. Тем не менее, минуту спустя он был представлен графине Массерано, смотревшей на него со странной плотоядностью. Он ответил очень сдержанно и в ответ на призывную улыбку высказал комплимент её племяннице.