Молот Ведьм
Шрифт:
Сады памяти
Меня зовут Мордимер Маддердин и я являюсь инквизитором Его Преосвященства епископа Хез-хезрона. Мягкосердечным, кротким и преисполненным смирения и страха Божьего человеком, который своё призвание нашёл в утешении грешников и в наставлении их на путь, указанный Богом Всемогущим, Ангелами и святой Церковью… — если бы я писал мемуары, именно так бы им начинаться. Но я не пишу мемуаров и не думаю, что когда-нибудь начал бы это делать. Не только принимая во внимание факт, что есть такие места в душе и мыслях человека, куда заглядывать никогда нельзя, но и по причине убогой обыденности моей работы. Я лишь один из многих работников нашей Святой
Эти днём я лежал в комнате на втором этаже корчмы и вслушивался в шум бури за ставнями. Лето как раз уходило, начинались первые холодные, дождливые дни. И к счастью, поскольку тогда смрад сточных канав, особенно наибольшей из них, условно называемой здесь рекой, казалось, отступал. А у вашего покорного слуги необыкновенно чуткое обоняние, и аромат гниющих отбросов да нечистот вызывает у него такое обоснованное отвращение. Я размышлял о своём возвышенном чувстве эстетики, когда услышал шаги на лестнице. Самая рассохшаяся ступенька пронзительно скрипнула, а я приподнялся на локтях и посмотрел в сторону двери. Раздался тихий стук.
— Войдите, — сказал я и дверь открылась.
На пороге я увидел женщину, закутанную в шерстяной, серый платок. Её лицо было цвета платка, а длинный крючковатый нос придавал ей вид ведьмы на шабаше с гравюр. Ах, впрочем, это ложное представление, любезные мои. Вы бы удивились, узнав, какие красивые и из приличных семей бабёнки могут предаваться дьяволу. Так чего же ему было искать у высохших и поблёкших женщин, как та, что посетила мою комнату? Известно также, что дьяволу больше нравятся статные молодки со свежими щёчками и высокой грудью. Тем не менее, у женщины, которая меня посетила, были красивые зеленоватые глаза и чуткий взгляд птицы.
— Магистр Маддердин, — сказала она, склоняя голову. — Вы сможете меня принять?
— Прошу, — ответил я и указал на табурет, а она присела на его край. — Чем могу вам служить?
— Меня зовут Верма Риксдорф, благородный магистр, и я являюсь вдовой торговца зерном Амандуса Риксдорфа, которого прозвали Жилой.
— Он был настолько осторожным в планировании расходов? — пошутил я.
— Нет, господин. — Я заметил, что на её щеках появился румянец. — Так его прозвали по другой причине… Я хотел спросить, по какой, но вдруг догадался и рассмеялся. — Ах, так, — сказал я, а она покраснела ещё больше. — Итак, слушаю, Верма. Какое дело тебя ко мне привело? — Мне нужна помощь. — Она подняла взгляд и твёрдо посмотрела на меня. — Помощь кого-то важного, неробкого десятка и готового совершить поездку.
— Будь я важным, не жил бы в это корчме, поездка во время осенних дождей мне не улыбается, а дни и ночи провожу в страхе Божьем, — ответил я. — Тебе не повезло, Верма. До свидания.
— Но господин, — я услышал беспокойство в её голосе. — Мне тебя посоветовали друзья друзей. Говорят, что ты человек, сила которого не уступает решительности, и что тебе нет равных в преследовании дьявола и его деяний. — Преувеличение, — зевнул я, ибо был невосприимчив к лести. Хотя… всё же учтивые слова приятно ласкают сердечко. Ничего так не влияет на увеличение суммы, которую клиент собирается предложить за услуги, как изначальное равнодушие. А раз была вдовой торговца зерном, рассчитывал, что она располагает чем-то большим, чем лишь лепта вдовицы. Хотя её одежда, казалось, противоречит моим предположениям. Тем не менее, я видывал герцогинь, выглядевших как нищенки. Да-да, мало вещей под высоким небом, которые способны удивить вашего покорного слугу. — Я небогата, — сказала она, а я пожал плечами. Неужто клиенты не могут придумать иной песенки? — Но я в состоянии много предложить в обмен на небольшую услугу. Будь услуга действительно небольшой, ты не искала бы ко мне подхода. А будь ты красивой, я бы нашёл способ, каким могла бы отблагодарить, — подумал я, но ничего не произнёс. Я смотрел на неё какое-то время в молчании. — Говори, — решил я, наконец. — В конечном счёте, мне и так нечего делать.
Будь она прелестной, молодой женщиной, может я предложил бы ей бокал вина, но поскольку выглядела так, как выглядела, мне даже не хотелось вставать с кровати.
— У меня есть сестра, которая живёт в Гевихте, сорок миль на север от Хеза, — начала она. — Это маленькое селение, и сестра переехала туда после женитьбы с торговцем скотом по имени Турель Возниц, впрочем, против воли родителей, поскольку… — Не надо рассказывать мне историю своей семьи. — Я поднял руку. — Люблю только занимательные рассказы.
Она сжала губы, но ничего не ответила.
— Этот будет занимательным. Обещаю, — произнесла она лишь через минуту.
— Раз обещаешь… — я кивнул, чтобы продолжала.
— Сестра прячет восьмилетнего сыночка, — сказала она. — И сообщила мне, что у ребёнка есть определённые… — она прервала, не зная, что сказать, и нервно сжав руки. — Можно попросить кубок вина?
Я указал рукой на стол, на котором стояли кувшин и два грязных кубка. Она вытерла один из них краем платка — какая забота о чистоте! — и налила вина.
— А вы, магистр? — спросила она и, не ожидая ответа, наполнила второй кубок и подала его мне.
Она села обратно на табурет и посмотрела под ноги, так как задела ногой лежащую на полу книгу. Ею была «Триста ночей султана Алифа», неимоверно интересная притча, которую я получил от моего приятеля, печатных дел мастера Мактоберта. Я снова увидел, что она покраснела. Ну-ну, если это название ей что-то говорило, по-видимому, не была такой уж поблекшей и неинтересной, какой выглядела. «Триста ночей султана Алифа», конечно, находились в списке запрещённых книг, но как раз на подобные публикации смотрели сквозь пальцы. Я сам видел художественно оформленный, полный несказанно реалистичных гравюр экземпляр у Его Преосвященства Герсарда, епископа Хез-хезрона. Ха, триста ночей, триста женщин — интересную жизнь вёл султан Алиф! Кстати, притча заканчивалась всё же грустно, поскольку султана, поглощённого неустанным соитием, и не занимающегося государственными делами, великий визирь приказал убить.
Зачем, ах, зачем я следовал похоти, В объятьях наложниц ища наслажденья? Сожалею об этом пред Господа ликом, Глядя на меч, что распорет меня,
— говорил султан, завершая, и монолог этот был таким жутким, что даже зубы болели. Впрочем, говорят, его добавили спустя много лет после смерти автора, желая приправить притчу нравоучительным послевкусием. Вполне возможно, так как фантазия копиистов и печатников всегда была необъятной.
Я так задумался о султане Алифе и перипетиях его жизни, что почти забыл о сидящей рядом женщине.
— Можно мне продолжить? — спросила она.
— Ох, простите, — ответил я и отпил глоток вина. Я когда-нибудь научу Корфиса, чтобы хотя бы содержимое моих кувшинов не крестил водой?
— У сыночка сестры особый дар, — говорила она, и я видел, что ей это даётся с трудом. — В святые дни запястья его рук и лодыжки покрываются ранами… — Я приподнялся на кровати. — Также раны появляются у него на челе, там, где Господу нашему варвары возложили терновый венец.
— Стигматы, — сказал я. — Нечего сказать.