Молот ведьм
Шрифт:
Она взяла маленький черный прямоугольник из будто резиновой на ощупь бумаги, на которой серебряными буквами было выведено: «ПАВЕЛ ОБЛЕЦКИЙ. Праздники, концерты, реклама».
— Знаешь, Павел Облецкий, — сказала Алина, — думаю, ты сегодня поставил точку в одной очень старой истории.
Вокруг Примы была пустота. Впервые в жизни она оказалась не просто в одиночестве, а в каком-то абсолютном, катастрофическом вакууме, словно окружающий мир и все, что его составляет — люди, события, звуки, голоса, движения — разом исчезли. Она чувствовала себя так, как, должно быть, чувствовал бы себя космонавт, оторванный от орбитальной станции и запертый в своем тесном спасательном модуле, летящем куда-то в безмолвном межзвездном пространстве. Для Виктории
Телефоны молчали — даже из Университета почему-то никто не звонил, хотя на работе Виктория не появлялась; ни Валерия, ни остальные сестры не давали о себе знать, видимо, сгинув в огне под завалами старой больницы. Еще страшнее было то, что от Бабушки тоже не было ни вестей, ни посланий. Возвращаясь домой в обернувшуюся кошмаром праздничную ночь Белтайна, Виктория боялась неминуемого наказания, кары, куда более жестокой и немилосердной, чем та, которой она недавно подверглась. Но не было ничего: ни жутких инкубов, ни самой Бабушки, пышущей злобой и гневом, ни снов, ни видений. На третий день, преодолев страх, Виктория спустилась в подвальную крипту и попыталась настроиться на ментальную связь со старой ведьмой, но и тут ничего не вышло: она только просидела три часа на холодных булыжниках пола, закрыв глаза и едва не уснув под конец — не Госпожа Прима, Княгиня Ковена, Хозяйка Шабаша, взывающая к своей патронессе в потаенном святилище, а женщина средних лет в заваленном хламом и сором подвале, зачем-то сидящая рядом с открытым люком в полу, из которого тянет плесенью и вонью стоячей воды.
Мысль о том, что ее бросили, лишили силы, покинули навсегда, предоставив самой себе, была слишком чудовищной, чтобы в нее поверить. Виктория сказала себе, что все это временно и скоро пройдет, а потом поднялась наверх, вошла в спальню, спряталась под одеяло и пролежала так весь вечер и всю ночь до утра.
Хуже пустоты вокруг и одиночества было только неведение и полное непонимание, что делать дальше. Ни разу за тридцать пять лет Виктория не оставалась без помощи и поддержки Бабушки или Леры, и теперь совсем растерялась. Она пыталась рассуждать логически: Госпоже Приме пришел конец; Виктории Камской тоже, ибо вряд ли она как ни в чем ни бывало сможет дальше жить так, как жила. Очевидно, весь ковен и Виллу Боргезе погубил Инквизитор, а значит, он знал достаточно, чтобы выследить и уничтожить всех прямо в их цитадели, которую они считали надежно скрытой и неприступной. Сама Виктория спаслась только благодаря счастливому случаю, а точнее, хамству и невоздержанности ныне покойного водителя черного «БМВ», но вряд ли стоит снова рассчитывать на везение, когда Инквизитор явится по ее душу — а в том, что он придет за ней рано или поздно, сомнений не возникало. Значит, нужно бежать: снова стать Викторией Вештицей, вытащив из забвения эту первую, настоящую личность, взять все наличные деньги, припрятанные в сейфе у нее под кроватью, и уехать подальше, в другой город, а может быть, и страну. План отличный, но имелся один нюанс. Для того, чтобы его воплотить, нужно было выйти из дома.
А она не могла это сделать.
За стенами квартиры, во внешнем, враждебном мире, ее поджидали враги: зловещий, решительный Инквизитор с окровавленным молотком и канистрой бензина в руках; полицейские с подозрительным прищуром и стальными наручниками, желающие задать ей вопросы о скелетах в подвале старой больницы и собственноручно заколотых ею младенцах; мрачные линчеватели, бродящие группами по улицам и проспектам в поисках Хозяйки Шабаша и горящие жаждой расправы. Нет, выходить ей нельзя. И Виктория оставалась в квартире, за закрытой дверью и плотно задернутыми шторами, в полумраке, а в последние четыре дня и в тишине: голоса в телевизоре стали ее почему-то пугать, и к тому же, мешали прислушиваться — вдруг на лестнице раздадутся шаги или залязгают отмычки в замочной скважине.
На восьмой день Виктория не узнала себя в отражении: из подернутого легкой патиной старинного зеркала на нее посмотрела исхудавшая, бледная женщина с растрепанными волосами и затравленным взглядом покрасневших глаз.
Дальше так продолжаться не может. Она снова спустится в крипту и будет сидеть там, пока Бабушка не отзовется и не скажет, как ей быть дальше — и неважно, сколько времени это займет. Виктория решительно прошла в спальню, надела черное платье, причесалась, прихватила с собой булавку с цветочной головкой и вышла за дверь.
На лестнице было тихо. Она крадучись, осторожно, сошла по ступеням, замирая при каждом шорохе, стуке, звуках голоса из соседних квартир, и открыла висячий замок на первой подвальной двери. Миновала первую, низкую темную комнату с бесформенной кучей тряпья на широкой лежанке, прошла по узкому коридору мимо влажных, сочащихся горячей испариной труб, и спустилась в прохладную тьму.
В крипте все оставалось как прежде: запах плесени и затхлого воздуха, грибы и сухие стебли растений в углах, ножи, ленты, веревки, бумага и куклы на деревянных полках. Сейчас это все уже не казалось колдовским антуражем, а было больше похоже на простой старый хлам, собранный кое-как бродягами на помойке. Виктория подняла тяжелую круглую решетку, открыла отверстие люка и села, повернувшись спиной к двери и поставив рядом с собой жестяной сундучок. Закрыла глаза, сосредоточилась, пытаясь услышать Бабушкин голос. Ничего. Ни звука, ни даже слабого плеска внизу. Тишина.
Не беда, она подождет. Виктория откинула крышку сундучка и достала черную записную книжку. Надо было догадаться об этом раньше: обычно в книжке всегда находилось заклятие или рецепт, подходящие к конкретному случаю. Может быть, если Бабушка не хочет с ней говорить, ей удастся найти какую-то подсказку?
Она открыла обложку, непонимающе уставилась внутрь, пролистала несколько страниц, пробежала их взглядом и застонала.
Ветхие листы в записной книжке были покрыты неразборчивыми каракулями, совсем как тогда, тридцать пять лет назад, когда солнечным июньским днем они с Лерой впервые рассматривали содержимое найденного сундучка. Виктория принялась лихорадочно переворачивать страницы: пару раз ей казалось, что она видит знакомые слова или буквы, но стоило задержать на них взгляд, как они становились какими-то закорючками и нечитаемыми, бессмысленными иероглифами. Она пролистала книжку от корки до корки, раз, другой, третий. Бесполезно: аккуратный, убористый почерк окончательно превратился в белиберду, нацарапанную на желтой бумаге химическим карандашом, чернила которого местами расплылись в неопрятные кляксы.
Издалека донесся негромкий, ритмичный звук: кто-то осторожно спускался по железным ступеням лестницы сюда, вниз, к дверям крипты. Виктория сидела, не двигаясь, и считала: девять, десять, одиннадцать…Вот и тринадцатая, последняя ступенька. Шаги проскрипели по земляному полу и приблизились к железной двери.
Как это будет? Может, сразу удар молотком? Или все-таки будет сначала пытать, а потом сожжет заживо? Интересно, если она скажет Инквизитору все, что тот потребует, он задушит ее перед сожжением, как Шанель?
Дверь открылась с легким, простуженным скрипом. Шаги зазвучали по булыжникам крипты — слишком легкие и звонкие для мужчины. Виктория продолжала сидеть неподвижно.
— Привет, — прозвучал знакомый женский голос.
— Привет, — ответила Виктория и все-таки повернулась.
Алина вошла и встала у стены слева, рядом с полками и высокой вазой, из которой торчали болезненно яркие, неживые цветы. Взгляд зеленых глаз был внимательный и спокойный. В согнутой правой руке Алина держала небольшой пистолет и ствол его был направлен на Приму.
— Как дела? — поинтересовалась Алина.
— Бывало и получше, — ответила Виктория, и добавила, — Хорошо выглядишь.
— Спасибо, — вежливо отозвалась Алина. — К сожалению, не могу сказать того же и о тебе.
Прима криво усмехнулась.
— Как ты сюда вошла?
Алина вынула из кармана левую руку и покачала связкой ключей.
— Взяла у Леры. К твоей квартире они не подходят, зато один из них открывает навесной замок на первой двери в подвал.
— А где сама Лера?