Молоты Ульрика
Шрифт:
Значит, он увидел Грубхеймера в городе, Возможно, Грубхеймер выследил его и чем-то ему угрожал. А может быть, Рейнольд просто услышал о том, что этот тип вернулся и задает опасные вопросы. Так или иначе, он понял, что его дни сочтены, и решил завершить карьеру громким делом, сделать последний рывок и заслужить славу, пусть и посмертную, но за которую не жалко умереть. А учитывая ненависть, которую его любовница испытывала к графине, что могло быть более красиво, чем убить всенародную любимицу?
Он украл какие-то из ее драгоценностей, чтобы сделать преступление похожим на ограбление, сбыл краденое
Но Рейнольд не был глупцом. Он знал, должен был знать, что драгоценности, проданные скупщику или подаренные Луизе, так или иначе выведут следствие на него, и тогда его имя прозвучит по всему городу. Рейнольд Нож, человек, убивший графиню Софию. Мрачная легенда, отрицательный герой, но для некоторых людей дурная слава лучше безвестности. Особенно для мертвых. Я предполагал — нет, знал, что он желал бы иметь подобную эпитафию.
Луиза закашлялась, приступ был долгий, и после очередного каркающего звука я вернулся к реальности.
— Я должен идти, — сказал я и повернулся. Луиза снова схватила меня за руку.
— Еще одно дело. Вы сказали, что вы друг Рейнольда, а он никогда не упоминал, что у него есть друг-священник. Что же вы за друг, если позволили ему так жить?
— Когда Рейнольд меня знал, — сказал я спокойно, поворачиваясь к Луизе, — меня звали Дитер Броссман.
Луиза выронила мою руку и дико уставилась на меня, издав странный звук, похожий на сдавленный крик.
— Ты! — выплюнула она. — Ты предал его! Ты позволил ему упасть на самое дно! Ты — ты не друг ему! Ему бы надо было выпустить тебе кишки! Ты должен умереть! Ты зло, Зло! Отдай мне мое кольцо! — Тут она позволила себе лишнее. — Отдай мне мое кольцо! — закричала она во весь голос.
Два стражника заторопились в нашу сторону. Бретонская попрошайка кричит на священника — они знают, кого арестовывать. Я повернулся и быстро пошел к Парку Морра, оставив живых людей с их проблемами.
В парке собралось, пожалуй, полгорода. Он был полон: знать, рыцари и купцы стояли рука об руку с сапожниками, лоточниками, поденщиками и слугами. Надо всеми ними царила холодная тьма весеннего вечера, разрываемая редкими факелами на высоких шестах. Чтобы лучше видеть происходящее впереди, на ступенях Храма, люди вставали на могильные камни. И ни один не издавал ни звука. Проталкиваясь через толпу, я отчетливо слышал мощный бас Ар-Ульрика, разносящийся по всему парку, сопровождаемый более высоким, слабым, но все равно внятным голосом отца Ральфа. Я не стал терять времени, вслушиваясь в то, что они говорят. Все, что имело значение сейчас — я пропустил начало церемонии. Позже возникнут неприятности. Если я еще буду жив.
Я пробивался сквозь плотно стоящие ряды охочих до зрелищ мидденхеймцев, держа направление на Храм, мечтая скорее очутиться перед маленькой дверцей позади него. Мне надо было побыть одному, да и спрятать кольцо графини не помешало бы. Для этих целей моя келья подходила как нельзя лучше. Ар-Ульрик и отец Ральф находились на ступенях Храма, и там, где их не было видно, народ не так сильно толпился. Подойдя к двери, я увидел, что она открыта.
Я положил руку на причудливую ручку, и тогда сзади меня раздался голос.
— Дитер!
Я резко обернулся. В нескольких шагах от меня стояла фигура, которую я знал даже слишком хорошо: средний рост, сальные волосы, поседевшие на висках, нос, говорящий о знатном происхождении и пристрастии к дракам. Он стал гораздо крупнее, чем был десять лет назад; может, заплыл жиром, может, развил мышцы… мне не хотелось это выяснять. Я прыгнул за дверь и захлопнул ее за собой.
Грубхеймер! Грубхеймер был здесь. Он говорил со мной. Он хотел, чтобы я увидел его. Он не пытался убить меня. Это значит… это значит… он подстроил мне ловушку, не иначе. И я почти неотвратимо угожу в нее.
Он назвал меня Дитером, и я ответил на это имя впервые за восемь лет. Сейчас я ощущал себя гораздо в большей степени старым Дитером Броссманом, чем жрецом Морра. Я был хладнокровным, более самоуверенным, более жестоким. Часть меня, которая была священником, чувствовала тревогу и страх, но я не обращал на нее внимания. Сейчас я должен быть Дитером или погибнуть.
Я добежал до моей кельи. Было прискорбно очевидно, что кто-то двигал мой тонкий матрас с того момента, как я последний раз был здесь. Я поднял его. Внизу лежал маленький кожаный мешочек. Я открыл его и бросил взгляд на мелкую серую пыль внутри него. Мне не надо было нюхать его, чтобы узнать в нем пыльцу Черного Лотоса. Жуткое вещество. Оно приносит смерть владельцу, причем не одним — единственным способом, как полагается приличному яду. Грубхеймер положил его здесь. Он подставлял меня так же, как я подставил его в нашем совместном прошлом.
Потом я услышал шаги за дверью, легкие и быстрые. Они остановились у моей двери. Я засунул мешочек в рясу, ухватился за стул, чтобы в случае чего оказать посильное сопротивление, и открыл дверь. За ней стоял брат Якоб.
— Я видел, как ты входил, — сказал он. — Отец Ральф в гневе, Я подумал, что тебе надо об этом знать.
Если он думал, что может меня обеспокоить своими словами, он ошибался. Я рванулся вперед, в коридор, схватив его за руку.
— Сегодня намечаются куда более важные дела. Идем со мной. — Меня все еще беспокоило присутствие Черного Лотоса. Грубхеймер должен знать, что я найду зелье. Он наверняка хочет, чтобы меня взяли с ним прилюдно. Значит, он будет действовать как можно быстрее. Я должен немедленно избавиться от этой пыльцы. Одно место пришло мне на ум, и я стал действовать, не думая о последствиях. Как Дитер.
— Возьми это и сохрани, — я сунул мешочек в руку Якобу, прежде чем он успел сказать хоть слово.
— Что это?
— Нечто, за что многие люди готовы убить. Возникнут сложности — держись меня.
Я распахнул дверь, и мы вышли в толпу. Плакальщики допевали последние слова погребального гимна, наполняя мир музыкой печали и сожаления. В любой другой момент я был бы глубоко тронут этой музыкой, но сейчас она только отвлекала. Чуть не волоча Якоба за руку, я прокладывал себе путь вокруг храма к его ступеням.