"Молва"

Середина июля 1941 года.

«У меня чудесное настроение! Капитан представил

меня к награждению орденом «Румынская

Еще десять дней, и я впереди своих солдат войду в

Одессу... Говорят, это изумительный город!»

(Из дневника младшего офицера 89-го румынского

пехотного полка)

«Солдаты! Враг разбит на всем фронте. Сделайте

последнее усилие, чтобы закончить борьбу, не

отступайте перед яростными контратаками противника. Только

вперед! За два дня вы овладеете самым большим

портом на Черном море. Вы покроете себя славой. Весь

мир смотрит на вас, весь мир ждет вашего вступления

в Одессу. Будьте на высоте. Ваша судьба в ваших

руках».

(Из фашистской листовки от 21 августа 1941 года)

«Господин генерал Антонеску приказывает:

Командиров соединений, а также командиров

полков, батальонов и рот, части которых не наступают со

всей решительностью, снимать с постов, предавать суду,

а также лишать права на пенсию. Солдат, не идущих

в атаку с должным порывом или оставляющих

оборонительную линию, лишать земли и пособий на время

войны. Солдат, теряющих оружие, расстреливать на месте.

Если соединение отступает без основания, начальник

обязан установить сзади пулеметы и беспощадно

расстреливать бегущих. Всякая слабость, колебания или

пассивность в руководстве операцией будут караться

беспощадно. 23 августа 1941 года».

3

«ВИНТОВКУ — И НА ФРОНТ!»

Враг бросил на штурм Одессы восемнадцать

дивизий — пехоту, кавалерию, танки. Фашистские самолеты

бомбили город, порт.

«Части Красной Армии и Военно-Морского Флота, —

сообщала листовка, расклеенная по городу, — вместе

со всеми трудящимися

атаки озверелого врага, нанося ему тяжелые удары.

Проявим еще большую храбрость и отвагу в борьбе

за родную Одессу!»

Со степи город спешно опоясывали траншеями и

противотанковыми рвами. На строительстве

оборонительных сооружений работали все, кто мог держать в

руках кирку, лопату, лом, — старики, женщины,

подростки.

На улицах вырастали горы мешков с песком и

известкового камня — возводились баррикады. Город

превращался в крепость.

В один из этих дней Яшу неожиданно вызвали в

райком комсомола.

— Все так же рвешься в бой? — спросил секретарь

райкома Яшу, едва тот перешагнул порог кабинета.

Яша прищурился, недоверчиво посмотрел на

секретаря. Чего это он вдруг? Разговор у них был вроде

недавно. Недели две назад. «Придет еще твое время,

повоюешь, — сказал тогда секретарь Яше и, посмотрев

на него усталыми, воспаленными глазами,

добавил; — А пока собирай хлопцев — и айда рыть окопы».

Прикрыв ладонью Яшино заявление, он дал понять, что

разговор окончен.

А вот сегодня его зачем-то вызвали в райком.

— Да разве один я, многие ребята хотели бы сейчас

быть там, — после небольшой паузы ответил Яша,

кивнув головой в сторону, откуда доносился гул канонады.

— Почему же до сих пор не удрали?

— Пробовали, не получилось, — он горько

усмехнулся, вспомнив, как первый раз их вернули с

полдороги, а второй — почти с передовой...

— А траншеи рыли?

Вместо ответа Яша молча показал ладони, покрытые

желтыми бугорками мозолей.

— Вот что, — секретарь встал, заходил по

кабинету. — Вашу мореходку скоро эвакуируют...

4

Сердце у Яши екнуло. Неужели придется уезжать с

училищем? «А как же родные? — хотел спросить он. —

Ведь дома — больной парализованный отец, мать,

сестренка Нина, брат Лешка».

Вдруг ухнуло так, что задрожали стекла и в стакане,

стоявшем на столе, задребезжала ложечка.

— Дальнобойными бьют, — определил секретарь.

Он вынул из стакана ложечку, положил на ворох

бумаг. — Тут один человек заходил, смотрел заявления

ребят, которые на фронт просятся. Твое заявление его

заинтересовало. — Затем, ничего не объясняя, неожиданно

спросил: — Где санаторий Дзержинского — знаешь?

Завтра вечером направляйся туда. Спросишь дядю

Володю. Можешь идти. Гбрдиенко! — остановил он

Яшу, когда тот уже пробегал по улице мимо его окна.—

Отнеси, пожалуйста, вот это на радио... Да, на

Манежную, сорок девять, где раньше был Дом народного

творчества. Здесь стихи фронтовиков.

Через открытое окно он протянул Яше пакет.

«Почему такая таинственность? — размышлял Яша,