Момент бури
Шрифт:
Роджер Желязны
Момент бури
Однажды на Земле наш старый профессор философии, войдя в аудиторию, с полминуты молча изучал шестнадцать своих жертв (вероятно, засунул куда-нибудь конспект лекции). Удовлетворенный наконец создавшейся атмосферой, он спросил:
– Что есть Человек?
Он совершенно точно знал, что делает, - в его распоряжении было полтора часа свободного времени.
Один из нас дал чисто биологическое определение. Профессор (помнится, фамилия его была Макнитт) кивнул и спросил:
– Это все?
И
Я узнал, что Человек - это разумное животное, что Человек - это нечто выше зверей, но ниже ангелов, что Человек - это тот, кто любит, смеется, использует орудия труда, хоронит своих усопших, изобретает религии, тот, кто пытается определить себя (слова Поля Шварца, с которым я дружил и делил комнату. Интересно, что с ним стало?).
Мне до сих пор кажется, что мое определение было самым точным; я имел возможность проверить его на Терре-дель-Сигнис, Земле Лебедя...
Оно гласило: "Человек есть полная сумма всех его свершений, надежд на будущее и сожалений о прошлом".
На минуту отвлекитесь и подумайте. Это всеобъемлющее определение. Оно включает в себя и вдохновение, и любовь, и смех, и культуру... Но оно и вполне конкретно. Разве к устрице подходит последняя его часть?
Терра-дель-Сигнис, Земля Лебедя... Чудесное название. И чудесное место для меня. По крайней мере оно было таким долгое время...
Именно там я увидел, как определения Человека одно за другим стирались и исчезали с гигантской черной доски, пока не осталось лишь одно.
...Приемник трещал чуть сильнее обычного.
И в этот ясный весенний день мои сто тридцать Глаз наблюдали за Бетти. Солнце ласкало зеленые и бурые почки на деревьях вдоль дороги, золотило поля, врывалось в дома, нагревало улочки, высушивало асфальт. Его лучи багряными и фиолетовыми полосами легли на гряду Святого Стефана, что в тридцати милях от города, и затопили лес у ее подножия морем из миллиона красок.
Я любовался Бетти и не замечал предвестников грядущей бури. Лишь, повторяю, шумы чуть громче сопровождали музыку, звучащую из моего карманного приемника.
Удивительно, как мы порой одухотворяем вещи. Ракета у нас часто женщина, "добрая верная старушка". "Она быстра, как ласточка", - говорим мы, поглаживая теплый кожух и восхищаясь женственностью плавных изгибов корпуса. Мы можем любовно похлопать капот автомобиля и сказать: "До чего же здорово берет с места, паршивец!.."
Сначала появилась на свет Станция Бета. Через два десятилетия уже официально, по решению городского Совета, она стала именоваться Бетти. Почему? И тогда мне казалось (лет девяносто назад), и сейчас, что ответ прост: уж такой она была - местом ремонта и отдыха, где после долгого прыжка сквозь ночь можно ощутить под ногами твердую почву, насладиться уютом и солнцем. Когда после тьмы, холода и молчания выходишь на свет, тепло и музыку - перед тобой Женщина. Я почувствовал это сразу, как только увидел Станцию Бета - Бетти.
Я ее Патрульный.
...Когда шесть или семь из ста тридцати Глаз мигнули, а радио выплеснуло волну разрядов, - только тогда я ощутил беспокойство.
Я вызвал Бюро прогнозов, и записанный на пленку девичий голос сообщил, что начало сезонных дождей ожидается в полдень или под вечер.
Мои Глаза показывали прямые, ухоженные улицы Бетти, маленький космопорт, желто-бурые поля с редкими проблесками зелени, яркие разноцветные домики с блестящими крышами и высокими стержнями громоотводов, темные стены Аварийного Центра на верхнем этаже ратуши.
Приемник подавился разрядами и трещал, пока я его не выключил. Глаза, легко скользящие по магнитным линиям, начали мигать.
Я послал один Глаз на полной скорости к гряде Святого Стефана - минут двадцать ожидания, - включил автоматику и встал с кресла.
Я вошел в приемную мэра, подмигнул секретарше Лотти и взглянул на внутреннюю дверь.
– У себя?
Лотти, полная девушка неопределенного возраста, на миг оторвалась от бумаг на столе и одарила меня мимолетной улыбкой.
– Да.
Я подошел к двери и постучал.
– Кто?
– раздался голос мэра.
– Годфри Джастин Холмс, - ответил я, входя в кабинет.
– Ищу компанию на чашечку кофе.
Она повернулась на вращающемся кресле. Ее короткие светлые волосы всколыхнулись, как золотой песок от внезапного порыва ветра.
Она улыбнулась и сказала:
– Я занята.
"Маленькие ушки, зеленые глаза, чудесный подбородок - я люблю тебя", из неуклюжего стишка, посланного мною к Валентинову дню два месяца назад.
– Ну уж ладно, сейчас приготовлю.
Я взял из открытой пачки на столе сигарету и заметил:
– Похоже, собирается дождь.
– Ага, - отозвалась она.
– Нет, серьезно. У Стефана, по-моему, бродит настоящий ураган. Скоро узнаю точно.
– Да, старичок, - сказала она, подавая мне кофе.
– Вы, ветераны, со всеми вашими болями и ломотами порой чувствуете погоду лучше, чем Бюро прогнозов, это установленный факт. Я не спорю.
Она улыбнулась, нахмурилась, затем снова улыбнулась.
Неуловимые, мгновенные смены выражения ее живого лица... Никак не скажешь, что ей скоро сорок. Но я точно знал, о чем она думала. Она всегда подшучивает над моим возрастом, когда ее беспокоят такие же мысли.
Понимаете, на самом деле мне тридцать пять, то есть я даже немного младше ее, но она еще ребенком слушала рассказы своего дедушки обо мне. Я два года был мэром Бетти после смерти Уитта, ее первого мэра.
Я родился на Земле пятьсот девяносто семь лет назад. Около пятисот шестидесяти двух из них провел во сне, в долгих странствиях меж звезд. На моем счету таких путешествий, пожалуй, больше, чем у других; следовательно, я анахронизм. Часто людям, особенно женщинам средних лет, кажется, будто мне каким-то образом удалось обмануть время...