Мона Лиза Овердрайв
Шрифт:
За спиной Бовуара на экране появилось лицо Марши Ньюмарк, Мамы-Марши, его матери:
«…На более жизнеутверждающей ноте: полиция предместья Нью-Джерси сообщает, что местная жительница, чье кондо недавно взорвали, была крайне удивлена, вернувшись вчера вечером и обна…»
– Ага, – поспешно сказал Бобби, – конечно, друг.
35
Тэлли Ишем
– Она хороша, – сказал два года спустя администратор съемочной группы, неторопливо макая корочку пористого деревенского хлеба в озерцо масла, собравшегося на дне миски с салатом. – По-настоящему. Схватывает все
Рассмеявшись, звезда взяла со стола стакан охлажденной рецины.
– Ты ведь ненавидишь ее, правда, Робертс? Она для тебя слишком удачлива, да? Не сделала пока ни одного неверного шага…
Они опирались о шершавый камень балюстрады, глядя, как вечерний паром уходит к Афинам. Двумя террасами ниже в сторону гавани на нагретом солнцем водяном матрасе лежала обнаженная девушка. Раскинув руки, она будто обнимала то, что осталось от заходящего солнца.
Забросив пропитанную маслом корочку в рот, администратор облизал узкие губы.
– Отнюдь, – сказал он. – Я не ненавижу ее. И минуты так не думай.
– А вот и ее дружок, – заметила Тэлли, когда на плоской крыше под ними появилась вторая фигура: темноволосый парнишка был одет в свободный, небрежно дорогой французский спортивный костюм; он подошел к матрасу и, присев возле девушки, коснулся ее плеча. – Она прекрасна, Робертс, не правда ли?
– Ну, – отозвался администратор, – я видел ее фотографии «до». Пластическая операция, не более того. – Он пожал плечами, все еще не сводя глаз с юноши.
– Если бы ты где-нибудь увидел мои фотографии «до», – сказала она, – я бы кое с кого шкуру спустила. Но в ней что-то есть. Хорошие кости, основа… – Она отпила вина. – А вдруг это она? «Новая Тэлли Ишем»?
Администратор снова пожал плечами.
– Только погляди на этого недоноска, – сказал он. – Ты знаешь, что он получает почти такое же жалованье, как я сейчас? И как он его отрабатывает? Телохранитель… – Его рот сжался в тонкую кислую линию.
– Помогает ей быть счастливой, – улыбнулась Тэлли. – Мы получили их в одном флаконе. Это обязательный пункт ее контракта. Сам знаешь.
– Терпеть не могу этого маленького ублюдка. Только-только с улицы – сам прекрасно это знает и плюет на всех. Он просто мешок с неприятностями. Знаешь, что он возит в своем багаже? Киберпространственную деку! Нас вчера на три часа задержали на турецкой таможне, когда нашли эту чертову штуку… – Он покачал головой.
Парнишка встал, повернулся и отошел к краю крыши. Девушка села, глядя на него, смахивая со лба непослушные волосы. Он стоял там долго, уставившись на двойной, расходящийся веером след в кильватере афинского парома. И ни Тэлли Ишем, ни администратор, ни Энджи не знают, что он видит сейчас серую волну барритаунских кондо, увенчанную темными башнями Новостроек.
Девушка встала, пересекла крышу и, встав с ним рядом, взяла его за руку.
– Что у нас на завтра? – спросила наконец Тэлли.
– Париж, – ответил администратор, беря с каменной балюстрады кожаную папку от «Гермеса» и машинально пролистывая тонкую пачку желтых распечаток. – Некая Крушкова.
– Я ее знаю?
– Нет, – сказал он. – Это раздел «Искусство». Она заправляет одной из двух самых модных парижских галерей. Информации не так много, хотя мы раскопали многообещающий намек на какой-то скандал в начале ее карьеры.
Не обращая
36
Беличий лес
Когда мальчику исполнилось семь, Тернер взял старый, с пластиковым прикладом, винчестер Руди, и они вдвоем отправились в путешествие по старому шоссе, а потом через лес на поляну.
Поляна и без того была особым местом: мать приводила его сюда год назад и показывала самолет, настоящий самолет, спрятанный среди деревьев. Самолет потихоньку погружался в глину, но можно ведь просто посидеть в кабине, делая вид, что летишь. Это секрет, сказала мать, и о нем можно рассказывать только отцу, и никому больше. Если положить руку на пластиковую шкуру самолета, шкура со временем изменит цвет, оставив отпечаток твоей руки, точь-в-точь под цвет ладони. Но тут мать стала совсем странной, и заплакала, и захотела говорить о дяде Руди, которого он не помнил. Дядя Руди… ну, он относился к тому, чего мальчик совсем не понимал, как, скажем, некоторые из шуток отца.
Однажды он спросил у отца, почему у него рыжие волосы и откуда они у него, а отец только рассмеялся и сказал, что, мол, от голландца. Тогда мать бросила в отца подушкой, и он так и не узнал, кто такой этот голландец.
На поляне отец учил его стрелять, прислонив к стволу дерева пару сосновых чурок. Когда мальчику это надоело, они долго лежали в траве, наблюдая за белками.
– Я пообещал Салли, что мы никого не убьем, – сказал отец, а потом стал объяснять азы охоты на белок.
Мальчик слушал, но какая-то часть его видела сны наяву – о самолете. Жарко, и можно услышать, как поблизости жужжат пчелы и журчит по камням вода. Когда его мать плакала, она говорила, что Руди был хорошим человеком, что он спас ей жизнь, один раз спас от молодости и глупости, и еще раз – от очень плохого человека…
– Это правда? – спросил он своего отца, когда тот закончил говорить о белках. – Они что, правда такие глупые, снова и снова возвращаются, чтобы их подстрелили?
– Да, – ответил Тернер, – правда. – Потом он улыбнулся: – Ну, почти всегда…
Мона Лиза овердрайв
Моей сестре, Фрэн Гибсон,
с восхищением и любовью
1
Большой Дым
Призрака, прощальный подарок отца, передал ей в зале вылета Нариты секретарь в черном.
Первые два часа перелета в Лондон он лежал забытый в ее сумочке – гладкий черный продолговатый предмет. Одну сторону корпуса украшала гравировка с вездесущим логотипом «Маас-Неотек», с другой стороны корпус был плавно изогнут, отлитый под ладонь пользователя.
Кумико выпрямилась в кресле салона первого класса. Черты сложены в маленькую холодную маску, смоделированную по наиболее характерному выражению лица покойной матери. Места вокруг пустовали: отец купил весь салон. Девочка отказалась от обеда, предложенного отчаянно нервничающим стюардом: того до икоты пугали пустые кресла – зримое свидетельство богатства и власти ее отца. Мужчина помедлил, потом с поклоном удалился. На мгновение она позволила маске матери улыбнуться.