Монах Ордена феникса
Шрифт:
– Гнилушка!! – закричал Альфонсо, едва девка убежала снова мочить тряпки. От вынужденной неподвижности ломило все тело, мокрая, липкая простыня противно хлюпала при дыхании, к тому же было скучно, а всем известно, что унижение того, кто не может ответить, лучшее лекарство от скуки. Хотелось на кого то поорать, и раболепная Гнилушка была для этих целей идеальна.
– Где ты, срамная баба?
Послышался шелест платья, торопливые, легкие шаги, призрачное дуновение ветерка оповестило о присутствии еще кого -то в комнате.
– Где тебя черти носят, чучундра?! – Я тебя что, полдня кликать буду? Вазу мне ночную принеси, дела у меня появились…
– Простите, я… – услышал Альфонсо голос где то возле окончания своих ног и поперхнулся.
– Ваше величество, – испытав все муки ада, кусая губы от досады и боли, он перевернулся на спину, предварительно неловко побарахтавшись в кровати и посверкав голым задом, попытался встать, но поскольку форма больного не предполагала наличие приличного костюма, сел на кровати и натянул на себя одеяло, всё ещё не решив, каким образом нарушить этикет: не встать в присутствии особы королевских кровей, или оказаться перед ней же в чем мать родила. Сидя на кровати, натянув на себя одеяло, Альфонсо неловко поклонился, едва не стукнувшись лбом о колени.
Алёна неуверенно остановилась на пороге покоев, отвернув голову в сторону, красная, словно ошпаренная, стыдливо опустила глаза, тщательно рассматривая свои туфельки. Она была похожа на любопытного олененка, который вот – вот готов сбежать при первом шорохе, но все равно стоит и смотрит на непонятную ему вещь – разрываясь между страхом и любопытством.
– Простите, честной брат, если побеспокоила Вас, – пролепетала принцесса.
В покоях жужжала муха, и из за этого половину ее слов вообще не было слышно. Альфонсо пристально наблюдал за этой жужжащей тварью (в смысле, мухой), и лихорадочно соображал, что бы такое сказать, чтобы разорвать проклятую, неловкую тишину.
– Я… Мне нельзя было приходить сюда одной, но я отослала девушку, я просто не могла не поблагодарить Вас за столь мужественное спасение, ведь если бы не Вы, то я, мы с мамой, наверное…
Голосок ее был тоненький, еле слышный, в конце вообще иссяк, словно принцесса лишилась сил. Алёнка нервно теребила ленточку на платье, грозя её оторвать дрожащими руками. Только сейчас Альфонсо обратил внимание на её наряд – белое, расшитое вдоль и поперёк золотом, сапфирами и бриллиантами платье, изумрудные перстни и браслеты, усевшиеся на тоненькие ручки, сверкающие на солнце бриллиантовые серьги, свисающие чуть ли не до самого плеча, подведенные углем брови, раскрашенные вишневым соком губы. А сложность сооружённой на голове причёски, расшитой серебряными нитками с восседающей над чёлкой диадемой, соперничала, разве что со сложностью возведения замка с башнями.
– Вот чего припёрлась? – злобно подумал голый, больной, жалкий сам для себя Альфонсо, сидящий на горе съехавших под зад мокрых полотенец, – Ещё и вырядилась, как на бал.
По сравнению с этим сверкающим великолепием, прекрасный, в своем воображении, Альфонсо был просто убогим, нищим крестьянином, вернувшимся из купания в грязной луже. Принцесса не смела поднять взгляд, чтобы увидеть результат своих стараний (точнее, результат стараний кучи придворной прислуги), но кокетливо, хоть и неосознанно, повернулась в профиль, чтобы выгоднее продемонстрировать свой силуэт. Получивший свободу висеть как ему хочется локон, не остался без внимания, и был также кокетливо намотан на усыпанный перстнями палец.
Тишина затягивалась, нужно было что то сказать, что то галантное, но, к сожалению, в лесу Альфонсо не научился разговаривать с высокопоставленными особами.
– Да ладно, чего уж там…– пробормотал он, еще и рукой махнул, и только потом, вдруг понял, что сотворил вопиющую бестактность, – торопливо добавил: в смысле… я бы с радостью отдал бы жизнь за Вас. Ну и за остальных тоже… Надеюсь, Ваше Величество не сильно побились… то есть, пострадали, пока кувыркались (шумный вздох)… То есть в аварии?
Он мог поклясться, что глаза у принцессы стали в два раза больше, чем были изначально. Даже диадема немного съехала вперёд, посмотреть на олуха, который так разговаривает с особой королевской крови. Альфонсо стало стыдно, и стыд, как это у него всегда было со страхом, разозлил его.
Вот чего вылупилась? – подумал он, – корявой речи никогда не слышала что ли?
К счастью, мы с матушкой отделались ушибами и, благодаря Вашему героизму и отваге … Ещё раз, спасибо – пискнула принцесса и торопливо повернув голову на шум, раздавшийся в коридоре, быстро выбежала из покоев.
– Королевская кровь, – подумал Альфонсо ей в след, – Гнилое Пузо молчит громче, чем она разговаривает.
Спустя неделю Альфонсо начал потихоньку ходить, морщась от боли и стараясь не наступать на пятки. Отвыкшее от движения тело не особо радовалось такой ходьбе – хорошо же лежалось, а вот получивший свободу мозг радовался тем приятным мелочам, которые дарили человеку ноги: бродить, туда сюда, самостоятельно ходить по нужде в другую комнату, оставаясь в гордом одиночестве при деликатном процессе, разминать ноги. Альфонсо хорошо кушал, сладко спал на мягкой постели, не хватало только женщины и тогда его жизнь полностью бы достигла той цели, которую закладывала природа в человека при рождении – есть, жить и размножаться. Это было светлое время, и оно не могло продлиться долго.
Однажды вечером в покои ворвался дэ Эсген с двумя стражниками, которые и заковали Альфонсо в кандалы, запихнули в черную, наглухо задрапированную занавесками карету, сами сели по бокам. Дэ Эсген примостился напротив.
– Готовься к смерти, проходимец, – сказал он, – великий государь Аэрон будет тебя судить за спасение короля особо унизительным способом. Завтра – дэ Эсген чуть-чуть пододвинулся и приподнял кусты своих бровей, – тебя четвертуют.
–За какое оскорбление? За что меня судить? – Альфонсо опешил, чем явно доставил графу удовольствие, – я, вообще то, всю королевскую семью от смерти спас!
Я бы сам тебя придушил, гаденыш, – прорычал дэ Эсген, не давая себе труда отвечать на вопрос, – только мне строго-настрого запретили тебя хотя бы пальцем трогать. Но я с удовольствием подержу коней, чтобы они разрывали тебя на части как можно медленней…
Но Альфонсо его уже не слушал, он слушал свое дико бьющееся сердце, странный шум в голове и смотрел на свои трясущихся руки, хоть и не видел их в темноте.
В абсурдности правосудия и ее гибкости по отношению к власть имущим и богатым людям, способным растоптать из –за своей выгоды десяток людей поменьше рангом, Альфонсо был наслышан- богатые всегда правы, но до конца не верил, что это произойдет с ним. Не укладывалось это у него в голове и тогда, когда посредством открывания огромными стражниками в богато украшенных золотом доспехах, его втолкнули в тронный зал – настолько огромный, что трон в нем нужно было постараться найти. Звуки шагов и лязг кандалов стены и высоченный потолок услужливо возвращали обратно в виде эхо, которое било по ушам и казалось громче, чем исходные звуки.