Монах Ордена феникса
Шрифт:
– Я не ведьма. Я фиминима.
– Кто?
– Фиминима – жительница лесной деревни.
Ведьма посмотрела на монаха ордена света и, увидев в его глазах непонимание, вздохнула:
– Далеко отсюда, в глубине леса, есть поселения – множество деревень, в которых и живем мы – лесные жители. Мы вот, например, охотимся, а в соседней деревне – Залучине – выращивают зерно и кукурузу, кукуруза так себе, а зерно хорошее, разваристое, и мука чистая, не то что…
– Как далеко отсюда деревня, – перебил Альфонсо Лилию, потеряв надежду дождаться конца ее звукового фонтанирования.
– Далече, ты не дойдешь.
– Откуда ты знаешь? Ты же дошла, а ты баба.
– Я лесная, я жила и родилась… в смысле родилась и жила в лесу, а ты кто – ходок? Походил и снова в город, под стенку вашу, ягодками торговать. Ну и куда ты там ходил, ходок, до болот то хоть дошел?
– С чего ты взяла, ведьма! Я монах Ордена света, и ничего против веры не делал никогда.
– Ой, развлеки меня балладами! Да видела я, как ты по лесу, без штанов, по чертополоху бегаешь, с воздухом дерешься, на ветки кричишь. Я так смеялась, что чуть в плющ не уронилась. Ой, а объятия с деревом – как мило и романтично, думаю, не красиво подглядывать, но позавидовала сосне – тоже хочу, чтоб меня так щечкой по животу…
Альфонсо нахмурился. Теперь ему становилось понятно, почему его посадили вместе с ведьмой – возможно, за ним сейчас наблюдают, слушают их разговор, чтобы Бурлилка мог сказать: вот, ваше величество, я был прав, демон он из леса, не зря я свой хлеб золотой ложкой ем. С другой стороны, зачем все это, если его и так казнят, не понятной, но очень страшной казнью. А может и вправду его высокопреосвященство верит в ведьмистость всех лесных жителей и ждет, что ведьма его сожрет? Вернувшись из своих мыслей, Альфонсо обнаружил, что Лилия уже подсела к нему, прижалась своим тельцем, и, глядя в глаза, что то быстро, долго и очень подробно ему объясняет.
– Сожрать, не сожрет, а мозги вытряхнет своей болтовней, – угрюмо подумал Альфонсо.
–Ты вот меня спрашиваешь, а чего же ты в лес пошла – одна, на костер, практически?
– Да мне плева…
– Ну так от одиночества. У нас женщин много, а мужиков – мало. Мужчин вообще можно по пальцам сосчитать, и все разобраны, у кого то даже по одному на двоих. А у королевы нашей – шестеро – это что, справедливо? А мне уже шестнадцать лет, мне рожать давно пора, вон, Кабаниха, уже троих выплюнула, а ей четырнадцать, конечно если по двое за раз… Так они же охотницы – шарятся по лесам, находят себе мужиков, к себе в дом тащат, а мне за пределы деревни, дальше чем на километр, запрещено ходить – я ведь травница, лечу после охоты всех, кого звери не добили. А где я там себе мужика найду, на сто километров все заняты?… Вот, пошла…одна…через весь лес… Знаешь, кто у нас больше всех мяса получает? Ну кроме королевы и ее поддакивалок? Сизая (ударение на «а»). А знаешь, что она делает? Она поет. Я вот, жизни спасаю, мне одни кости и глаза, а она поет – ей лучшие куски отдают, и мужчин у нее много – «спой еще» кричат, горлодерка чертова. Это разве справедливо?
Лилия всхлипнула, и, наверное, пустила слезу, не упустив при этом момент прижаться к Альфонсо еще сильнее.
Альфонсо она не нравилась, но во первых, – в темноте ее было видно мало, а в четвертых – он был мужчиной, причем долгое время не контактировавшим с женщиной, по этому некоторые процессы в его организме происходили без согласия хозяина.
– Не хватало еще, чтобы меня верхом на ведьме застали…– подумал, он.
–…Шарахаются, как от прокаженной, – шептала Лилия ему в ухо и сладкий мед ее прикосновений обжигал и манил к себе одновременно, требуя продолжения тогда, когда следовало бы отпихнуть ее от себя. Лилия была маленькой, легкоотпихуемой, но легче было бы оттолкнуть от себя сто килограммового мужика, чем лишить себя красок женской ласки и снова оказаться в сером каменном мешке в аскетическом одиночестве.
Все решила дверь камеры, которая распахнулась с душераздирающим хрипом, пропустила в камеру дэ Эсгена, и двух стражников, которые спрятались за его спиной.
– Граф Альфонсо дэ Эстеда, я пришел…
Рывок был настолько резкий и быстрый, что в лучах заходящего солнца, в скудном отблеске дня из маленького окошка удалось разглядеть только мелькнувшее тоненькое тело: Лилия вскочила на ноги, бросилась на дэ Эсгена, оглушила его словами, каждое из которых было похоже на удал хлыста, и сотворено с неподдельной яростью:
– Как ты посмел ввалиться сюда, ублюдок?!! – она вытянула руки, изогнув пальцы так, словно изображала кошку, – или кровавые гнойные язвы по всему телу сейчас привлекают женщин?!!
Дэ Эсген отшатнулся, но, к чести его надо сказать, он быстро взял себя в руки, схватился за рукоять меча одной рукой и распятие креста другой:
– Отойди от меня, ведьма!! – зарычал он и выставил распятье вперед настолько, насколько позволяла толстая, золотая цепь, – иначе ты почувствуешь на себе острие моего меча…
– А может, ты почувствуешь, как черти разрывают твое нутро, кусок верующего мяса?!!
– Отойди, ведьма!! – рявкнул дэ Эсген еще грознее.
– Гори в аду!! – закричала (практически завизжала) Лилия.
– Сядь на лавку и не отсвечивай, – тихо сказал Альфонсо, которому надоели эти крики, ведьме.
– Хорошо, – кротко сказала Лилия, моментально успокоившись, отошла и уселась на единственную скамью. Молча. Видимо, этот момент произвел впечатление на стражу, поскольку брови начальника дворцовой стражи полетели вверх, грозя из одной превратиться в две, а стражники позади и вовсе вылупили глаза и открыли рты, едва не выронив свои алебарды.
– Что то хотели, граф дэ Эсген, – спросил Альфонсо и улегся на солому, повернувшись к нему спиной, – говорите, я слышу.
– Я буду говорить только с вашим лицом, а не с вашей задницей, граф дэ Эстеда!
– Хорошо, тогда до свидания.
Дэ Эсген очень явственно и громко заскрипел зубами, но вернуться, не выполнив задание, он не мог.
– Так и быть, поскольку повернись ты лицом, я бы все равно не заметил разницы. Граф Альфонсо дэ Эстэда, Вам величайшим королевским указом, даруется титул графа с вручением соответствующего документа и Вы приговариваетесь к трем ночным сменам дежурствам на Стене. За сим, грамота на владение землей и титулом Вам будет вручена после исполнения наказания, а первая ночь дежурства состоится завтра, после заката. Удачи, граф Альфонсо дэ Эстэда.
Альфонсо видеть этого не мог, но он мог бы поклясться, что дэ Эсген на последней фразе злорадно усмехнулся, по крайней мере, интонация была издевательской.
– Ой ей, плохо тебя приговорили, – сказала Лилия, когда закрылась дверь темницы, – а нечего было спасать короля. Говорят, его после тебя кроме как «ослик на веревочке» его в народе по другому не называют.
– Себя пожалей, – буркнул Альфонсо стене, в которую смотрел, – будущая головешка.
– Они меня боятся трогать – даже сам Бурлилка боится, вот и маринуют уже почти два месяца. А дежурство на Стене – страшная казнь, вопли по ночам раздаются – на весь город, что уж там делают – не известно, никто же не возвращался, а вот что по утру находят – рассказывают. Знаешь, какая самая частая травма у дежурных, что с утра приходят на смену? Ушиб копчика. Знаешь почему? На кишках поскальзываются. Говорят, после черных птиц ступить на стене некуда – везде внутренности и кровь, сплошным слоем… Да и с ума сходят, конечно, от увиденного…