Монах поневоле
Шрифт:
Алабинъ ужъ не смялся. Онъ подошелъ къ пріятелю и положилъ ему на плечи руки.
— Вотъ и разгадка. Теперь во мн нтъ уже никакого сумнительства, вижу, стрла Амура пронзила твое сердце. Ну, это еще не велико горе, ему помочь можно. Какова ни была бы сія Вра Андреевна, не устоитъ она передъ моимъ милымъ братцемъ, какъ разъ сдастся. Тому не мало примровъ было, мы, вдь, не забыли вашихъ проказъ амурныхъ… И вчно-то съ благородными двицами вяжется… чужихъ невстъ портитъ… охота!.. А, вдь, я было испугался, думалъ, что поважне! такого-же горя хоть еще подавай столько же, справимся!..
— Не такъ-то легко справишься! — страннымъ, какимъ-то загадочнымъ тономъ проговорилъ Елецкій.
Онъ замолчалъ и
IV
Елецкій имлъ двстаточное основаніе быть недовольнымъ старухой Промзиной. Познакомясь съ нимъ въ Москв и узнавъ, что онъ собирается въ Петербургъ, она воспользовалась этимъ случаемъ, заставила его отложить поздку до того дня, когда ей самой вздумалось выхать. Во всю дорогу распоряжалась имъ какъ своею собственностью, замучила его капризами непривыкшей къ передвиженію и какой-либо дятельности, разбалованной, лнивой и тучной женщины; дозволила ему, по прізд въ Петербургъ, проводить ихъ на заране нанятую ими квартиру въ Измайловскомъ полку и тутъ-же, не давъ ему вздохнуть, навязала ему нсколько неинтересныхъ порученій. Онъ долженъ былъ, не переодвшись съ дороги, обгать чуть ли не вс лавки Гостинаго двора. Онъ возвратился нагруженный всякими покупками и въ благодарность услышалъ только:
— Ну, теперь я васъ не задерживаю, чай устали, а вотъ денька черезъ три-четыре, какъ мы тутъ управимся да оглядимся, навстите насъ.
Денька черезъ три, четыре! Такъ и сказала. Слдовательно, явиться раньше было невозможно. А между тмъ Елецкому эти три дня (четвертаго онъ совсмъ даже не допускалъ) показались необыкновенно долгими. Тщетно Алабинъ и со всхъ сторонъ нахлынувшіе въ его квартиру старые пріятели старались увлечь Елецкаго въ водоворотъ петербургскихъ удовольствій, онъ отъ всего отказался, създилъ только къ портному заказать мундиръ гвардейскій, да побывалъ кой у кого изъ нужныхъ ему людей. Алабинъ не зналъ, что ему длать съ братцемъ. Но вотъ три запретныхъ дня кончились. Елецкій проснулся рано, тщательно занялся своимъ туалетомъ и вплоть до второго часа пополудни только и длалъ, что ходилъ взадъ и впередъ по комнат въ видимомъ волненіи. Алабинъ еще спалъ. Онъ вернулся домой часовъ въ семь утра, что часто съ нимъ случалось. Наконецъ, Елецкій ршилъ, что пора хать. Сренькій рысачекъ уже ждалъ у подъзда и мигомъ домчалъ съ Садовой въ Измайловскій полкъ.
Промзины остановились въ одномъ изъ тхъ новыхъ, большихъ каменныхъ домовъ, которые въ то время уже начинали воздвигаться въ Петербург. Дома эти строились не такъ какъ прежде, не для себя, а для жильцовъ; строились этажа въ три. а то такъ и въ четыре, разбивались на нсколько квартиръ, большихъ и малыхъ. Квартиры почти всегда отдавались въ наемъ съ мебелью и со всей обстановкой. Промзины занимали просторное во всхъ отношеніяхъ приличное ихъ рангу помщеніе. Изъ деревни он навезли съ собою достаточное число прислуги.
Съ сердечнымъ замираніемъ освдомился Елецкій у отворившаго ему двери стараго и ворчливаго деревенскаго буфетчика — дома-ли Марья Степановна. Буфетчикъ, почтительно поклонившись, объявилъ что дома и провелъ его въ гостиную, довольно пестро и безвкусно, хотя и съ претензіей на нкоторую роскошь, отдланную. Дверь во внутреннія комнаты скрипнула, отворилась и пропустила Марью Степановну.
Елецкій хотя и грубо, но совершенно врно сравнилъ ее съ сороковой бочкой. Она была тучна, грузна, ходила съ перевалкой и отдувалась, причемъ красное, совсмъ заплывшее лицо ея краснло еще больше. Несмотря на то, во всей фигур Марьи Степановны сразу замчалось нчто властное и характерное; видно было, что она не изъ податливыхъ, что съ нею нужно считаться.
— Ахъ, сударь, Петръ Григорьевичъ, — начала она:- спасибо, батюшка, что заглянули… Присядьте, да и я отдохну съ вами, совсмъ замучилась… Людишки треклятые ни до чего своимъ умомъ дойти не могутъ, все то имъ растолкуй, покажи, всюду свой глазъ нуженъ. Легко ли, три дня маюсь, а еще многое въ безпорядк.
Елецкій выразилъ свое соболзнованіе и спросилъ про Вру Андреевну.
— Да что она, — отвчала махнувъ рукою Марья Степановна:- за нее мать мучается, а она себ спитъ да наряды примряетъ… извстно — дло двичье… баловницы, вдь, вс он… Врушка, поди сюда! — крикнула она въ сосднюю комнату. Вра Андреевна не заставила долго ждать себя и въ то-же мгновеніе показалась у дверей, разодтая въ свжее новомодное платье, хитро причесанная въ вид классической богини. Хороша была она, — Елецкій въ этомъ не заблуждался, — хороша замчательно: высокая и стройная, темноволосая, съ большими, нжными и почти черными глазами. Она очень мило зарумянилась, здороваясь съ Елецкимъ и протягивая ему руку.
Но это что же? — Вслдъ за нею въ гостиную выплыла какая-то женщина неопредленныхъ лтъ, въ огромномъ чепц съ яркими лентами. Эта женщина такъ и впилась своими маленькими, быстро бгающими глазками въ гостя. Онъ не усплъ перемолвиться двумя, тремя фразами съ Врой, какъ ужъ невдомая женщина подсла къ нему и заговорила на ломанномъ русскомъ язык.
— А вы, господинъ молодой, здшній будете?
Елецкій изумленно взглянулъ на нее, а потомъ на хозяйку.
— Это Каролина Карловна, — объяснила Промзина, и больше ничего не прибавила.
Ему оставалось только отвчать на многочисленные и разнообразные, такъ и сыпавшіеся на него вопросы таинственной Каролины Карловны; и онъ отвчалъ, хотя очень неохотно. Онъ начиналъ соображать кой-что. Ему съ каждой минутой становилась все противне и противне эта навязчивая, картавящая женщина.
Наконецъ, судьба ему улыбнулась: Каролина Карловна стала прощаться, объявила, что непремнно еще зайдетъ вечеромъ — и исчезла. Вслдъ за нею вызвали по хозяйству и Марью Степановну. Елецкій остался наедин съ Врой. Онъ быстро осмотрлся, убдился, что никто ихъ не можетъ видть, схватилъ руку красавицы и сталъ покрывать ее поцлуями. Она не отнимала руки. Румянецъ то потухалъ, то еще ярче вспыхивалъ на щекахъ ея.
— Вра, я едва дожилъ до этой минуты, я чуть съ ума не сошелъ тебя не видя… что ты со мной сдлала! — страстно шепталъ Елецкій.
Она ничего не говорила, только глаза ея становились нжне и нжне.
— Вра, — продолжалъ онъ:- скажи мн, что-же это у васъ такое? Я чую недоброе. Кто сія Каролина Карловна? Зачмъ она? Откуда?
— Она — сваха, — тихо и грустно отвтила Вра. — Какъ только пріхали, матушка въ тотъ-же часъ за нею послала; раза по три на день она прибгаетъ, и все он шепчутся. А вотъ сегодня съ ранняго утра она у насъ, и видъ такой противный у нея… «Какого, говоритъ, я вамъ жениха нашла: богатый, говоритъ, знатный». Много что-то тамъ матушк расписывала, я и слушать не захотла — ушла… Одно только и слышала, какъ матушка ей сказала, что этого человка давно, она для меня примтила, давно его знаетъ.
Вра замолчала. На ея глазахъ навернулись слезы и она стала еще миле. Елецкій поблднлъ, грудь его тяжело дышала.
— Что-же это такое ты говоришь мн, Вра! разв то возможно? Или тамъ, вечеромъ, въ Твери обманула меня, насмялась… не любишь?!..
— Петръ Григорьевичъ, вы-то зачмъ еще меня мучаете? и такъ, вдь, тошно! Вы матушку не знаете, а я ее знаю- коли что на умъ ей взбрело, на томъ и поставитъ… захочетъ за кого меня выдать, такъ и спрашивать не станетъ — силою выдастъ… такъ она и съ сестрою Анютою сдлала… вкъ не забуду, какъ сестрица тогда убивалась… Я-то васъ не обманула и хоть почитай силою вы отъ меня то слово вырвали, а все-же разъ сказала, что люблю тебя, такъ это значитъ не въ шутку, а навки.