Монах: последний зиндзя

Ши Роберт

В начале лета в честь разгрома Юкио и приобретения новых полномочий Хидейори устроил великий пир во дворце сегуна в Камакуре. Более трёх сотен кенинов, самураев высшего ранга, заполнили зал для аудиенций. Большинство гостей сидело за низкими столиками, вкушая деликатесы, которые Хидейори приготовил по этому случаю. Может быть, их одежда выглядела более вычурной и богатой, чем было принято при императорском дворе, но она была сшита из красивых тканей и расшита чудесными узорами. Чтобы украсить зал, были вынесены сокровища, которые постепенно копились в замке Хидейори: золотые и серебряные сосуды для питья, фарфор династии Тан, столы черного и палисандрового дерева, статуэтки и вазы из нефрита и слоновой

кости, древние свитки, в которых буддистские стихи изображались с помощью золотой фольги. Пять групп музыкантов из аристократических семей играли по очереди, поэтому музыка не кончалась.

Наиболее высокопоставленные вассалы Хидейори сидели рядом с ним на возвышении в северном конце зала, под навесом из шелка тёмно-фиолетового цвета. Среди них были вожди могущественного клана Шима, братья Бокуден и Риуичи, так же как и сын Риуичи, рослый молодой Мунетоки. Рядом с ними сидели предводители кланов Ашикага, Хирага, Вада и Миура. Танико сидела на коленях за спиной Хидейори, молча разливая саке и подкладывая сегуну рис, кусочки фруктов и рыбы.

Глаза Хидейори блестели, как у вороны, которая только что схватила сочный кусочек мяса. Он был в чёрном церемониальном одеянии и в высоком чёрном головном уборе из лакированного шёлка. В разгар банкета он хлопнул в ладоши, привлекая внимание, и гул разговоров и звяканье посуды, из которой ели и пили в зале, стихли. Музыканты замолчали.

– У меня для всех моих гостей интересное зрелище! – объявил Хидейори залу. – Здесь присутствует женщина, которая известна в Стране Восходящего Солнца как великая танцовщица. Она приехала к нам от двора в Хэйан Кё, где она доставляла удовольствие нашему новому Сыну Небес, императору Камеяма, так же как высокочтимому деду его императорского величества, удалившемуся императору, а также всем остальным, кто был при дворе.

Послышалось несколько смешков из зала: смеялись те, кто понял, кем была эта госпожа и к кому отнес Хидейори слова «а также остальным при дворе». Танико чувствовала, что должно случиться, но всё же надеялась, что Хидейори не устроит такого рода публичный спектакль.

– В ответ на наше гостеприимство эта госпожа согласилась развлечь нас, – сказал Хидейори, любуясь собой. – Знатные господа бакуфу, я представляю вам госпожу Шисуми!

Двери в одном конце зала отодвинулись назад, и изящная фигура появилась в галерее, ведущей из женской половины замка Хидейори. Как только Танико увидела Шисуми, ее сердце сжалось. Любовница Юкио была красивой женщиной с огромными черными глазами и красными губами. Ее длинные волосы были распущены, черные локоны закрывали маленькую грудь. Она держалась очень прямо в своем стелющемся одеянии из чистого белого шелка, с белым поясом. «Она значительно более мила, чем я была в её годы», – подумала Танико восхищённо. Она слышала, что любовница Юкио беременна и ей казалось слишком жестоким подвергать женщину в такое время тяжёлому испытанию. Делая маленькие шаги, Шисуми, опустив глаза, вошла в открытое пространство в центре зала.

– Почему на тебе траурные одежды? – потребовал ответа Хидейори. – Я же велел надеть тебе лучшее платье!

– Пожалуйста, простите меня, мой господин! – ответила Шисуми. – Это моё лучшее платье! – она говорила спокойно и почтительно, но голос ее был сильным, и было странно, что он мог исходить изтакого хрупкого тела.

Шесть музыкантов в придворных одеждах с барабанами, колокольчиками, деревянными духовыми инструментами и лютнями соскользнули с галереи и расположились у возвышения. Шисуми вопросительно глядела на Хидейори, и он резко кивнул головой. Она поклонилась музыкантам, вынула веер слоновой кости из своего рукава и раскрыла его. Хидейори откинулся назад с улыбкой, его руки покоились на коленях. То, что он заставляет любовницу Юкио развлекать его и его гостей, делало его триумф окончательным.

Первые ноты, извлеченные музыкантами, были медленными, торжественными и гулкими, как звон монастырского колокола. Танико сразу же поняла, что Шисуми выбрала белые одежды не случайно. Её танец был траурным, так же как и её белое одеяние. Её размеренные шаги, то, как она раскачивала свое тело, подобно бамбуку на ветру, волнообразные движения ее рук и свисающий веер говорили о том, что все проходит, счастье сменяется несчастьем, и что, в конце концов, каждый из нас одинок. Это было не то, что хотели бы видеть сегодня вечером эти вожди самураев, но нужно отдать должное Шисуми как танцовщице, которая сумела изменить настроение собравшихся. Все молчали, глаза каждого были прикованы к плывущей белой фигуре в центре зала. На глазах многих покрытых шрамами воинов с юга стояли слезы. Женщина в белом была цветком черешни, который сдуло ветром и который опускался на землю. Белое напоминало всем смотрящим о том, что это цвет Муратомо. «Однажды, – шептал танец, – даже победное знамя Белого Дракона должно пасть». Музыка закончилась так же медленно, звонкими нотами, как и началась. Когда Шисуми закончила, она грациозно опустилась на пол. Не было ни усилий, ни аплодисментов, только вздох, что пронесся по залу, как ветер из осенних листьев. «Слишком великая жертва», – подумала Танико.

Хидейори один был недоволен. Он, зло ворча, покусывал усы.

– Танец не подходит для этого случая! – прогремел он.

– Тем не менее он был великолепен, – сказал тихо Шима Риуичи.

Уважение и любовь Танико к своему дяде возросли. Он действительно стал храбрее после тех дней, когда он трепетал перед Согамори в Хэйан Кё. Хидейори бросил на него разъярённый взгляд, затем обернулся к Шисуми:

– Спой что-нибудь для нас! Что-нибудь более весёлое!

– Я буду петь о любви, мой господин.

– Продолжай! – Хидейори едва улыбнулся. Шисуми поклонилась музыкантам и запела голосом, который был печальным и сильным. Её красные губы как бы посылали поцелуи кому-то, кого не было здесь, когда она произносила слова песни:

Воспоминания о любви ложатся как снег,Который спускается из тумана на вершине Хиэй.Когда я сижу одна и день подходит к концу.Ах, как я сожалею о красоте, которую мы утратили.В облачной стране под высоким небомОн преклонил свою голову под одетой снегом сосной.Эта чужая страна принесла несчастье моей любви.Ах, как я сожалею о красоте, которую мы утратили.

«Восхитительно, – подумала Танико. – Какая смелость у этой молодой женщины! Хидейори попытался использовать её, чтобы отпраздновать победу над Юкио, а она, улучив момент, объявляет, что всё ещё любит Юкио и носит траур по нему…»

…В его доме всё ещё лежат наши подушки.Бок о бок, хотя мы далеки, как мир,И я не увижу его перед смертью.Ах, как я сожалею о красоте, которую мы утратили.

– Довольно! – прервал Хидейори. Он спрыгнул с возвышения, с лицом, красным от ярости. Музыканты сделали паузу и остановились. Зал молчал, а гости изумлённо смотрели на сегуна. Юкио, подумала Танико, даже сейчас ты одержал победу над братом!

– Как осмелилась ты петь такую песню в моем доме? – закричал Хидейори. – Как осмелилась ты петь песню о своей запретной любви к мятежнику и предателю? – Его пальцы стиснули украшенную драконом рукоять фамильного меча – Хидекири, который висел в отделанных драгоценными камнями ножнах на его поясе.

– Мой господин, это единственная любовь, какую я знала, – тихо сказала Шисуми. Она стояла понурив голову, со сложенными перед собой руками. Она была готова ко всему. Если он убьет её, она умрёт счастливой, думала Танико.