Монах
Шрифт:
– Очнись!
– Раздался повелительный голос.
– Давай, приходи в себя.
Вместе с голосом пришел острый неприятный запах.
Ленц поднес под нос Клемента пузырек с солью, пропитанным составом, который мог и мертвого вернуть к жизни. Монах вяло дернулся и попытался отодвинуть голову.
– Так-то лучше, - довольно сказал палач.
– Тебе не так уж плохо как кажется. У тебя пока целы кости, внутренние органы, ты не ослеплен или кастрирован. Жизнь прекрасна. А то, что шкура немножко испортилась, - он критическим взглядом оглядел его воспаленные язвы, - так это и обычных людей часто бывает. Например, у тех,
– Пить… - беззвучно одними губами прошептал Клемент, нисколько не слушая его.
– Это можно… - я же не садист какой-то, в самом деле. Отказать ближнему своему в чашке воды - это непростительная жестокость.
Если бы Клемент мог, он бы рассмеялся. После того, что Ленц с ним сделал и наверняка еще собирался, его слова звучали особенно издевательски. Но палач действительно налил в глиняную чашку воды и так как монах не мог пить самостоятельно, влил воду ему в рот. Клемент сделал несколько судорожных глотков и закашлялся.
Ленц дал ему попить не из милосердия, а руководствуясь простым здравым смыслом. Монах был нужен ему в сознании, а вода должна была придать ему необходимых сил и вселить надежду на избавление. Пытки, освещенные светом надежды, становятся более мучительными.
Палач подозвал помощников, и они положили монаха на пыточный стол. Его снова привязали.
– Сегодня я решил немножко поэкспериментировать с каленым железом, - доверительно сообщил ему Ленц.
– Огня бояться все живые существа. Ты какое клеймо предпочитаешь? У меня большой выбор.
– Он склонился над вместительным ящиком и принялся звенеть железом.
– Есть рабское, есть для воров, и отдельно для убийц, есть для распутных женщин… Нет, последнее пожалуй никак не подходит. Есть для взяточников и насильников, для дезертиров. Но мне больше остальных нравиться личное клеймо нашего ордена - горящий факел. По-моему очень символично выходит, когда приходиться ставить это клеймо каленым железом.
– Будь ты проклят, - сказал Клемент, но его голос был так слаб, что Ленц ничего не услышал.
Палач занялся подготовкой к осуществлению своего замысла. В очаге были раздуты угли и в самый жар засунута метка, навинченная на длинную ручку. Пока она раскалялась до нужной температуры, палач поместил голову монаха в тиски и закрепил ее.
– Готовься. Скоро твоя внешность сильно изменится и уже не будет такой как прежде.
Он состриг волосы, закрывавшие Клементу лоб. В движениях Ленца сквозила какая-то невиданная грация, как бывало всякий раз, когда он был увлечен очередным делом. Ставить клейма было одно из его любимых развлечений. Он любил повторять, что Создатель делает людей одинаковыми, а он, Ленц, украшает их, и придает им необходимую оригинальность.
Чтобы не терять времени даром мастер провел лезвием по вчерашним ранам и густо посыпал их солью. Для этих целей у него стоял ее целый мешок. Клемент скривился и застонал.
– Соль - это всего лишь приправа к настоящим страданиям, которые может оценить только истинный гурман, - мрачно пошутил Ленц и надел рукавицы.
Он взялся за прут и вытащил его из очага. Клеймо из черного стало ярко-красным. Палач медленно поднес его к лицу монаха и тот крепко зажмурился, когда пылающее железо оказалось возле его глаз.
– Нет, не бойся, я не стану тебя ослеплять… - сказал Ленц.
– ты же не какая-нибудь важная птица вроде герцога, которого и убить-то нельзя, а то на его землях поднимется бунт. Нет, ты простой человек и у тебя другое предназначение.
– Я не знаю, где она… - сказал Клемент, пытаясь отвернуться, но вырваться из тисков было невозможно.
– Знаешь. И скажешь, - прошептал Ленц и прижал клеймо ко лбу монаха.
Шипение железа заглушил нечеловеческий крик. Клемент надрывал легкие, не переставая, пока окончательно не охрип. Палач убрал в сторону клеймо и проверил свою работу. Прямо в центре лба отпечатался четкий оттиск зажженного факела, от которого монаху уже не избавиться никогда.
– Теперь ты целиком и полностью принадлежишь ордену Света, - сказал Ленц, но его слова ушли в пустоту.
Несчастная жертва палача снова отправилась в мир неясных видений. Темная горячая ночь обволокла его со всех сторон.
Очнулся Клемент только через несколько часов, и то не без помощи Ленца. Монах открыл глаза, увидел знакомые стены, и понял, что было бы лучше не раскрывать их вовсе. И дело было не только в том, что он чувствовал, будто бы его лба до сих пор касается раскаленное железо. Рядом с мастером пыток стоял высокий светловолосый Смотрящий и с интересом разглядывал Клемента. Они о чем-то переговаривались друг с другом, но слова доходили до монаха с трудом. В ушах гудело, словно он был под водой.
– …таки ничего?
– Нет. Предполагаю, что действительно не знает.
– Тогда завтра на площади продолжим. Ты не перестарался? Он должен иметь сносный вид, чтобы девчонка его узнала. А ты испортил ему лицо…
– Ожег я закрою повязкой, - пожал плечами Ленц, - зато ты не представляешь, как он теперь мучается.
– Хвала Свету, что не представляю. Мне такого не надо!
– Он будет в порядке. А сейчас заберите его. У меня и так полно работы.
– Да, понимаю.
– Во сколько вы завтра начинаете?
– В полдень, как всегда. А он не умрет во время или даже до экзекуции?
– Это нежелательно, да? Состояние у него действительно тяжелое, он оказался слабее, чем я думал. Но я успею заглянуть к нему утром и дать кое-что из своих запасов. Хотя постой, в этом нет необходимости…
Ленц вытащил из кармана ворох пакетиков и, найдя нужный передал его Смотрящему.
– Пусть добавят ему в воду. Это должно помочь. Больше ничего не надо.
– Он нас сейчас слышит?
– Не знаю. Я дал ему сильнодействующее средство, так что в камеру он должен пойти своим ходом, - сказал Ленц, развязывая ремни и высвобождая из тисков голову Клемента.
Палач немного наклонил стол, и монах сполз вниз. Он очутился на полу, не делая никаких попыток подняться.
– Я так и знал, что этим закончиться, - проворчал Смотрящий.
– От тебя, Ленц, еще ни один не уходил своим ходом. Их всех приходиться уносить.
– По крайней мере, недостатка в помощниках у вас нет.
Смотрящий только рукой махнул и вышел из зала. Через несколько минут появились люди с носилками, которые доставили монаха в камеру.
На этот раз Клемент оставался в сознании. Он даже заметил, что не один. Когда монах застонал, над ним склонилась чья-то тень. Человек коснулся его воспаленного лица и отпрянул: