Монашка к завтраку
Шрифт:
Роджерс всегда начинал анализ с семьи. Поскольку источник большинства комплексов и странностей кроется именно в детстве, желательно начинать обследование с тех, кто окружал пациента в самом раннем возрасте.
Он прочистил горло, а потом громко и четко произнес:
– Мать.
– Умерла, – мгновенно ответил Дик. Он едва знал ее.
– Отец.
– Скучный. – (Интервал составил чуть больше секунды.)
– Сестра. – Роджерс навострил уши: это слово было связано с его излюбленной теорией кровосмесительного влечения.
– Фабианское общество, – среагировал Дик. (Две секунды ровно.)
Ответ слегка разочаровал Роджерса. Зато следующая
– Тетя.
Шли секунды. В комнате царило молчание. Наконец перед мысленным взором Дика вспыхнула яркая картинка: он, одетый в зеленый бархат и кружево очаровательный малыш, сидит на коленях у тетушки Лу и выстраивает игрушечных солдатиков на корсаже ее платья, скрывавшего столь внушительный бюст, что формы тетушки в этом месте напоминали широкую столешницу.
– Бюст, – проговорил он.
Роджерс записал ответ и подчеркнул. Почти семь секунд: знаменательная пауза. Далее он перешел к перечню возможных событий, которые могли спровоцировать нервное потрясение.
– Огонь.
– Уголь.
– Море.
– Тошнота.
– Поезд.
– Запах.
И все в таком духе. Дик давал ничем не примечательные ответы. Катастрофы его явно миновали. Настало время атаковать бастион самого сокровенного, а именно секса.
– Женщины.
Повисла довольно продолжительная пауза (четыре секунды), и Дик наконец отозвался:
– Писательница.
Роджерс был озадачен.
– Грудь.
– Цыплята.
И снова мимо. Никаких симптомов болезненного пуританства, приводящего к подавленным сексуальным желаниям и депрессии. Возможно, источник недуга коренился в вопросах религии.
– Христос.
– Аминь.
– Бог.
Дик молчал: в голове было совершенно пусто. Кажется, это слово не вызывало у него ни единой ассоциации. Бог. Бог. Долгое время сознание не отзывалось, но в какой-то момент перед глазами возник образ Уилла Боггарта, парнишки из Оксфорда, которого все звали Богги.
– Боггарт. – (Чуть больше десяти секунд.)
Далее прозвучали еще несколько слов на разные темы, и список подошел к концу. Дик внезапно погрузился в некое подобие гипнотического сна. Роджерс задумчиво изучал записи в блокноте и время от времени заглядывал в справочник. Примерно через полчаса он разбудил Дика и объявил результаты обследования. По мнению Роджерса, у Дика с ранних лет развилось (осознанное или неосознанное) влечение к тетушке. Все точно по Фрейду. В более поздние годы Дик якобы испытывал почти религиозное по своей пылкости чувство к некому человеку по фамилии Боггарт. В итоге Роджерс пришел к выводу, что причина нервного срыва Дика обусловлена одним из этих эпизодов. Роджерс предложил провести более глубокий анализ в целях поиска адекватного лечения. Дик поблагодарил приятеля и, рассудив, что игра не стоила свеч, отправился домой.
Миллисента организовывала больничный склад медикаментов и работала без устали с утра до вечера. Шел октябрь. Дик не виделся с сестрой со дня отъезда из Шотландии, когда узнал об объявлении войны. Последнее время он был слишком занят своими проблемами, чтобы думать о ком-то еще. Сегодня Дик решил поехать к ней.
Под склад Миллисента конфисковала у еврейской семьи огромный особняк в Кенсингтоне, который те отдали якобы из патриотических соображений, а на самом деле желая избежать неприятностей, связанных с национальным вопросом. Там Дик и нашел сестру. Она сидела в своем кабинете за столом, заваленным бумагами, – молодая, солидная, красивая и строгая.
– Трудишься на благо победы, – заметил Дик, входя в кабинет.
– А ты, судя по всему, нет, – ответила Миллисента.
– Я по-прежнему верен своим идеалам.
– Я тоже.
– Увы, мы верим в разное, друг мой. Увы, – с грустью в голосе произнес Дик.
– Может, нам устроить ссору? – задумчиво проговорила Миллисента.
– Полагаю, мы в состоянии ограничиться вежливой холодностью, по крайней мере, на время.
– Холодность. Очень хорошо!
– Вежливая холодность.
– Договорились. Предлагаю начать прямо сейчас: мне нужно работать. До свидания, Дик. Да хранит тебя Бог! Не пропадай насовсем, иногда давай знать, как твои дела.
– Зато как твои дела, даже спрашивать не надо, – грустно улыбнулся Дик, пожимая сестре руку на прощанье. – Ты всегда упрямо шла к своей цели… напролом. – С этими словами он вышел.
Миллисента с удвоенным рвением принялась за документы; между бровей у нее залегла небольшая складка. Спускаясь по лестнице, Дик прикидывал, что в следующий раз они с сестрой увидятся через год, не раньше. Честно говоря, он не особенно переживал из-за размолвки с ней. День ото дня окружающие люди становились все менее значимы для Дика, постепенно превращаясь в бестелесных духов. Он все глубже погружался в себя, теряя связи с внешним миром. Единственным человеком, который еще хоть что-то значил для Дика, был Хайман из «Уикли интернэшнл».
В первые месяцы войны, когда Дик боролся с Перл Беллер, именно Хайман спасал его от депрессии и самоубийства. Каждую неделю он поручал Дику писать длинную статью, тащил в редакцию, заставляя работать над передовицей. Словом, так нагружал работой, что у Дика просто не оставалось свободного времени на тяжкие раздумья о своих неразрешимых проблемах. Пламенный, искренний энтузиазм Хаймана иногда заражал даже Дика. Он опять обретал вкус к жизни, понимал, что цель достойна борьбы. К сожалению, запал вскоре угасал, ибо демон вновь начинал терзать его душу. Перл Беллер сдаваться не собиралась. Ей хотелось большего, чем несколько жалких ночных часов. Она пыталась заполучить неограниченную свободу. Всякий раз, стоило Дику заболеть или переутомиться, Перл вырывалась из-под контроля и завладевала его сознанием. И лишь восстановив силы, Дик мог поставить ее на место и снова быть самим собой.
А какие статьи писала Перл! Какие короткие рассказы! Какие песни для новобранцев!.. Дик не осмеливался даже взглянуть на ее творения, настолько они были ужасны.
Месяцы сменяли друг друга. Чем дольше шла война, тем, казалось, дольше она будет длиться. Дик кое-как поддерживал существование. И вот впереди замаячила угроза всеобщей мобилизации. Они с Хайманом тут же развернули на страницах «Уикли интернэшнл» масштабную антимобилизационную кампанию. Дик чувствовал себя почти счастливым, впервые принимая участие в столь активной работе: она заряжала энергией и одновременно успокаивала. Для человека, склонного к самокопанию и депрессиям, боль – лучшее лекарство. Дик радовался бесконечным поездкам, с удовольствием выступал перед разношерстной публикой в полутемных залах и церквях. Беседовал с самыми активными членами всевозможных христианских сект – поборниками мира, которые плевать хотели на благоденствие человечества, зато были всецело озабочены спасением собственной души и не желали иметь ни малейшего отношения к кровопролитию.